Наступление продолжается

Ракитин опустил голову. И тотчас поднял ее. В противоположном конце окопчика, у стереотрубы, двое солдат-наблюдателей. Возле них третий — дежурный связист. Не годится им видеть командира полка таким… Ракитин отвернулся, чтобы солдаты не могли рассмотреть его лица.

Резко прозуммерил телефон. Связист потянулся к аппарату, но подполковник уже взял трубку. Взял, и пальцы его дрогнув, крепко сжали ее: он узнал голос Холода.

— Про Алексея — ничего? — спросил Холод. В его далеком голосе угадывалась слабая надежда и затаенная боль.

— Ничего, — вздохнул Ракитин. — Всех спрашивал… Нет.

Наступило молчание. Ракитину казалось, что он слышит, как тяжело дышит Холод. Впрочем, это мог быть и обычный телефонный шум.

Холод помолчал еще, потом сказал:

— Дано распоряжение… начать расследование.

До боли в пальцах стиснув трубку, Ракитин жадно вдохнул воздух, словно ему вдруг не хватило его. Но ведь то, о чем сказал Холод, не неожиданность. Проговорил, стараясь быть спокойным:

— Что ж… Готовиться сдать полк?

— Нет, — ответил Холод. — Совершенствуйте оборону и готовьтесь наступать.

«Но ведь… словно глыба над головой!» — чуть не выкрикнул Ракитин. Однако сдержался. Холод спросил его о положении на участке полка, о том, как ведет себя противник. Ракитин доложил.

— Усильте разведку и наблюдение, — выслушав, распорядился Холод. — И будьте активны. Если можно продвинуться хотя бы на вершок, продвигайтесь. Не позволяйте противнику вообразить, что инициативу взял он. Его успех временный. Не забывайте: главное для нас — вперед.

В этих словах послышалась знакомая Ракитину страстность, которая, когда речь заходила о предстоящем боевом деле, порой прорывалась из-под обычной невозмутимости Холода. Эта страстность, прежде зажигавшая и Ракитина, на этот раз вызвала у него раздражение. И он со вспыхнувшей вдруг обидой на Холода подумал: «Хорошо тебе говорить: вперед да вперед…»

Ракитин в эту минуту словно забыл о горе Холода, потерявшего сына. Показалось: беда, постигшая полк, упавшая на всех, Холода коснулась только краем, Холод может и не понимать их состояния…

Подстегнутый этой мыслью, в правильности которой он в эти мгновения не сомневался, Ракитин спросил:

— Следователи когда приедут?

— Не об этом сейчас думайте, — голос Холода обрел обычную сдержанность и сухость, — Главное — каждому выполнять свои обязанности. Внушите это всем. Но прежде всего поймите сами.

Сдержав нахлынувшую горечь, Ракитин ответил тихо:

— Понимаю.

4

Когда из лесной тьмы затрещали выстрелы, Вартанян бросился наземь, на упругую хвою. Вскинув автомат, дал очередь туда, откуда летели к нему, скрещиваясь и расходясь, рои огня.

В промежутках между очередями тревожно оглядывался: где товарищи? Где лейтенант?

Но в быстролетном, мерцающем свете немецких пуль, несущихся низко над землей, мало что можно было разглядеть. Пулевые трассы пронизывали ночную темь, а она оставалась такой же плотной.

То, чего не нашли глаза, уловил слух: временами сквозь трескотню вражеской стрельбы прорывался близкий стук автоматов. «Не один я», — ободрился Вартанян.

Улучив момент, словно в пружину собрав тело, вскочил, перебежал к примеченному поблизости пню: как-никак укрытие. Оттуда снова стал стрелять. Но никого из немцев еще не увидел.

Вартанян понимал: патроны следует беречь. Понимал. Но утерпеть не мог. Он был молод и пылок. Лишь три месяца назад ему исполнилось восемнадцать и он получил повестку. Сменил спецовку штукатура на шинель, распростился с родным Ереваном. До сегодняшнего дня Вартанян шел только по пятам врага. Сейчас он впервые столкнулся с ним.

Сменяя диск, спохватился: «Сколько снаряженных осталось?»

Стрелял теперь расчетливее, реже. Но всё большие усилия требовались, чтобы унять дрожь рук, чтобы оставаться на месте: немцы были уже близко. Сквозь россыпь выстрелов все явственнее доносились резкие команды на чужом языке…

— За мной! — услышал сзади голос лейтенанта. Громко протрещали сучья — кто-то пробежал назад, туда, где лес был темен и тих. Лейтенант? Да, у него же знамя, он не должен рисковать… Все должны оберегать его. Так говорил майор, замполит. В лес за лейтенантом, дальше от немцев! Нет, нельзя! Потом. Лейтенанта надо прикрыть огнем… А почему перестали стрелять остальные? Поспешили за лейтенантом? А! Зачем одному оставаться? Лейтенант велел: «За мной!»

Дав короткую очередь, Вартанян вскочил, повернулся, побежал туда, где две-три минуты назад слышал голос лейтенанта. Бежал, бросался на землю. Снова вскакивал, бежал. Раз, другой больно хлестнуло его по лицу невидимой в темноте колючей сосновой веткой. Мимо, обгоняя, проносились белые, желтые, красные светляки.

Сердце Вартаняна сжимал страх. Страх гнал его. Но это не было трусостью. Конечно, Вартанян, как всякий человек, боялся смерти. Смерти, летевшей ему вслед. Но больше всего в эти секунды страшился он потерять своих, остаться один.

Перебежав открытое пространство, с размаху бросился в куст. Приник к земле. Осторожно раздвинул упругие голые прутья, выглянул.