Наступление

— А если выпустить? Принять на работу. Прекратить пить?

Полковник посмотрел на Генерального секретаря — и вдруг понял, что он не шутит. Совсем — не шутит.

— Товарищ Генеральный секретарь…

— Я уже говорил. Работает комиссия, действиям лиц, разгромившим министерство внутренних дел и сделавшим возможным такой рост преступных проявлений в советском обществе будет дана надлежащая оценка. Но если будет выявлено, что какие-то люди пострадали… скажем так не за дело, то наш долг, как коммунистов и просто как ответственных людей извиниться перед этими людьми и помочь им, как то компенсировать. И если кто-то был незаконно осужден или уволен, и пожелает восстановиться в МВД — мы, полагаю, не можем и не должны

Генеральный улыбнулся

— Тем более при той ситуации, какую вы нам обрисовали. А вы сами, Александр Иванович, готовы возглавить такую службу.

Гуров задумался. Он был служакой — но он был и увлеченным человеком, искреннее преданным своей профессии. Ни один художник, если он конечно настоящий художник, а не мазила, не откажется от предложения написать картину всей своей жизни, ту что он давно мечтал написать. Но он понимал и то с чем он столкнется, если примет предложение. Бешеное сопротивление на всех уровнях и лютая ненависть к выскочке. Его просто обязаны попытаться сожрать, хотя бы из зависти. Лепту в это внесут и бывшие сотрудники КГБ, переброшенные в МВД на оздоровление и сохранившие связи со своим бывшим ведомством. Партпризыв и чекистский призыв буквально убили МВД.

— При двух условиях, товарищ генеральный секретарь — набрался неслыханной наглости Гуров

— Какие же?

— Право подбирать кадры, в том числе те, которые кому-то не нравятся. И право доклада сюда по особо важным делам.

Генеральный секретарь, не раздумывая, протянул большую, крестьянскую ладонь через стол.

— Договорились.

* * *

Когда Воротников вывел своего гостя из кабинета — они должны были договориться кое-о-чем, на это направление Соломенцев отрядил именно Вороникова — Громыко и Соломенцев сидели какое-то время молча. Потом Соломенцев спросил

— Ну?

Громыко помедлил с ответом

— Безумие — наконец сказал он

— Почему?

— Ты знаешь правила.

Да, правила знали все, и знал и хорошо. Выжившие при Сталине — примитивно, физически выжившие, и даже избавившиеся наконец-то от карающей длани заключили негласное соглашение. Их можно было обвинять в этом — но обвинять мог только тот, кто не жил тога, кто жил — тот бы понял. Соглашение состояло в следующем — своих не трогать[50]. Точка. Если группа, попадая в которую ты становишься более-менее неприкосновенным. Есть группа, попадая в которую ты становишься неприкосновенным абсолютно. Что бы ты не натворил — завалил работу, проворовался, бросил семью и женился на своей секретарше — тебе помогут. Найдут место, если не удалось удержаться на своем, дадут где-то пересидеться. Прикроют, соврут. Они не помнили, как было тогда — слишком малы были. Но бюрократическую науку, преподанную теми, кто был до них — усвоили прекрасно.

— Мы их уже нарушили — сказал Громыко

— В чем?

— Ты знаешь.

Соломенцев внезапно психанул.

— Я кого-то убил?! Нет! Может, это ты кого-то убил?!

— Вы чего Михаил Сергеевич? — испугался Громыко

— Того! Он его убил — он и нас не пожалеет! Надо своих людей везде, нам обязанных, тогда пусть попробует… они ему… в глотку…

Соломенцев белел на глазах, потом начал медленно наваливаться на стол. Громыко вскочил, кинулся к двери в приемную

— Врача! Быстрее!

Час героев. Операция «Магистраль». Афганистан, аэродром Баграм

23 ноября 1987 года

Самое хреновое для солдата — это неизвестность. И мороз, конечно — но мороз это ладно, от мороза спасает палатка с поларисом[51] и старый добрый ватник, который намокает, промерзает — но хоть как-то спасает от стужи. А вот неизвестность…