Настоящее волшебство

— Скажи, Сольвейг, — внезапно заговорил он, — в каких богов ты веришь?

— В своих.

— А милости просишь у наших?

Он как раз увидел деревянную фигурку Макоши, богини Судьбы. Сольвейг пожала плечами:

— Они ближе.

— Говорят, Макошь покровительствует колдовству, — продолжил допытываться Ладомир. — Ты ведунья?

— А если и так, то что?

Мужчина промолчал, но глаза его стали колючими и холодными. И в ту же секунду строгое лицо его побелело как мел, а на лбу выступил пот. Жестом он остановил встрепенувшуюся девушку и процедил сквозь стиснутые зубы:

— Не надо. Само пройдет скоро.

И при этом такая мука исказила его красивое лицо, что сердце Сольвейг заныло от жалости, будто та же боль снедала и ее. Не послушалась ведунья, не привыкла она повиноваться.

— Дай посмотрю, — девушка склонилась над гостем и, не замечая вялых возражений, отвела ворот рубахи. Руки ее впервые за эту ночь задрожали от страха, а внутри все обдало холодом:

— Откуда это у тебя?

Ладомир поморщился, когда пальцы колдуньи коснулись свежей раны на его груди, и, перехватив ее ладонь, крепко сжал:

— А ты сама догадайся, мудрая женщина.[1]

Сольвейг покраснела, наслаждаясь незнакомым прежде жаром чужих горячих рук, щеки пылали как маков цвет. Ладомир заглянул в ее глаза и, спохватившись, разжал ладонь.

— Ну так что?

Сольвейг всмотрелась в круглый ожог, выглядевший так, будто нанесен был только что, и чем больше вглядывалась, тем больше он казался ей знакомым.

— Колдовство! — воскликнула она, пораженная догадкой.

И вдруг засвистели стрелы, несущие с собой ревущее пламя. Одна из них вонзилась в деревянную Макошь, и идол весело занялся, перекидывая смертоносный подарок дальше. За считанные мгновения изба наполнилась треском пламени и удушливым черным дымом. С криками ярости в дом ворвались люди со сверкающими в ярких всполохах обнаженными клинками. Сольвейг точно окаменела. Все, что представляло для нее ценность, смысл жизни, сгорало на ее глазах, беспричинно и бессмысленно. Она просто стояла и слепо смотрела в глаза своей смерти.

— Прочь, женщина! — взревел за ее спиной Ладомир, грубо отталкивая оцепеневшую девушку в сторону. В аду, что царил вокруг, она почти ничего не могла разглядеть, только слышала гневные выкрики и звон стали. Руки вопреки воле разума схватили прислоненный к печи ухват, и колдунья с воплем раненой волчицы взмахнула им в воздухе. Крик боли был ей ответом. Кто-то схватил ее за руку и потащил за собой. Девушка принялась отчаянно вырываться, пока знакомый голос Ладомира не привел ее в чувство:

— Бежим! — крикнул он ей. — Не оглядывайся.

И она побежала, не задавая вопросов, не глядя на догорающий в предрассветном тумане дом, в котором прожила всю свою короткую одинокую жизнь. Больше ничего не осталось.

Они бежали много часов, пока Сольвейг совсем не выбилась из сил, и Ладомиру не пришлось тащить ее волоком через бурелом.

— Я больше не могу, — взмолилась она, падая на ковер из прелой хвои. — Пощади!

Коса ее растрепалась, волосы посерели от пепла, и в них застряли колючки, а платье местами прогорело насквозь. Девушка тяжело и часто дышала, не в силах подняться на ноги. Даже гордость, которая всегда была при ней, отступила под напором всепоглощающей усталости. Мужчина присел рядом, привалившись к древесному стволу. Гигантская ель развесила свои лапы, образуя подобие природного шалаша. Сольвейг с облегчением растянулась на земле, хватая ртом свежий, пропитанный ночным дождем воздух. Повернув голову, она могла тайком поглядывать на Ладомира и видеть, как он рассеянно потирает ужасающую выжженную рану на груди. Лицо его покрывала сажа и корка запекшейся крови. А еще мужчина испытывал сильную боль — колдунья видела это по тому, как тяжело вздымалась его грудь и кривились красивые губы, подавляя рвущийся с них стон. Девушка успокоила собственное дыхание и, набравшись смелости, прикоснулась к его лбу. Ладомир вздрогнул.

— Прости, — извинилась она. — Тебе больно? Дай мне взглянуть еще раз, я что-нибудь придумаю.

Он снова перехватил ее руку, но не оттолкнул, а бережно приложил к своей груди, распустив шнуровку рубахи. Глаза его, вопреки опасениям ведуньи, больше не казались такими холодными, как раньше.

— Больно ли мне? Я пришел и разрушил твою жизнь. Твой дом сожгли и саму тебя чуть не убили. Ты удивительная, Сольвейг, но даже ты ничем не сможешь мне помочь.

Зардевшись от похвалы, девушка с преувеличенным вниманием изучила ожог. Ее догадка подтвердилась — рана походила на след волчьей лапы, а от нее во все стороны расходился жуткий узор из вздувшихся почерневших вен. И Сольвейг готова была поклясться, что пару часов назад все было не так плохо.

— Ты не спросишь, кто напал на нас?

Девушка с трудом заставила себя оторвать взгляд от изуродованной колдовским проклятием груди, даже себе побоявшись признаться, что заворожила ее отнюдь не страшная рана. Чтобы не выдать волнения, она принялась переплетать косу. Мысли путались в ее голове, потому и вопрос дошел до ее сознания не сразу.

— Те, от кого ты скрывался. И… я не уверена, что хочу знать, чем ты перед ними провинился.