Настоящее фентези (Сборник рассказов)

— Ну, чего молчишь?

А чего говорить, когда вон он — рынок. Я дал Михе корзину, а сам считал деньги. На самом деле, Миха считает ничуть не хуже меня. Честно говоря, даже лучше. Но я старший, а поэтому деньги у меня. И спрос потом с меня будет, если что.

Мы купили круглый хлеб у пекаря, потом густой желто-белой сметаны, еще крынку свежего молока — папа любит молоко — и кусок сыра. Тут уже Миха мне подсказывал, какой лучше. Я люблю сладкий, коровий, а Миха всякий сыр любит. Он про сыры много знает и на вкус сразу определяет время созревания. Он сказал, чтобы взяли сегодня козий, белый с голубыми прожилками. Ну, правильно. Такой родители как раз любят. Но зато мы еще поторговались, пока по сырам ходили, и осталось чуть денег. Мы переглянулись с Михой молча, и пошли опять к пекарю. И он нам дал по сладкому маковому бублику. Это было справедливо, я считаю, потому что завтрака у нас не было. Хоть и каникулы…

Потом мы побежали домой, потому что солнце уже было высоко, а это значит, что папа скоро вернется, и его надо кормить. Мы успели как раз вовремя. Только отдали корзинку маме, как сзади свирепым зверем завыло, заскрипело, заухало, а потом как накинулось! Страшно и смешно до визга. Это папка так всегда шутит. Он большой и сильный. Он может взять коромысло на плечи, и когда мы ухватимся за концы, раскрутить лучше любой городской карусели. Еще он может подкинуть меня, ну и Миху тоже, высоко-высоко, а потом поймать, когда уже сердце закатывается от испуга. Он веселый и добрый.

Я поливал ему из ведра, а Миха носился рядом и не знал, что бы еще сделать. Потом он сбегал к крыльцу и принес полотенце. Но папа еще долго мылся, отфыркиваясь и отплевываясь от мыльной пены. Он снял с себя все, кроме исподних штанов, и я лил из ведра прямо на спину, на голову, на затылок. А он громко ухал, разбрызгивал воду, подпрыгивал даже босыми ногами.

А потом мы все вместе пошли завтракать.

На завтрак мама приготовила нам кашу пшеничную. Вернее, эта каша была не на завтрак, а стояла с вечера в печи, упревала. Еще были вареные яйца, совсем горячие. Ими можно было стукаться. А папа научил бить яйцом в лоб, чтобы раскалывать сразу. В лоб больно, как от щелбана, но не обидно, потому что сам. Еще были толстые пышные и дырчатые блины, которые мама намазывала густо свежей сметаной, и горячий чай с медом, что принес медоноша на той неделе.

Мы так наелись с Михой, что не могли вылезти из-за стола. А папа посмотрел на нас хитро и сказал, чтобы шли гулять, потому что вечером он нас ждет на площади.

Мы, конечно, пошли. Потому что когда папа так говорит — это не каждый день и даже не каждую неделю. Это праздник просто такой получается. Да еще и каникулы, и лето. Мама тоже сказала, что нам можно гулять до вечера, и отрезала краюху черного хлеба на двоих. Вот мы и пошли. А они остались, потому что папе спать после ночной смены.

Летом хорошо. Можно просто гулять по улицам и на всех смотреть. Можно выйти за ворота и дойти до леса. Можно играть во дворе. Там играли в ножички. Рисовали большой круг, как царство. Делили пополам. А потом играли в ножички, отрезая по куску то там, то здесь. Если умеешь в ножички — можно долго играть. Мы даже рубахи сняли, потому что было жарко. Но не кричали и не шумели, а то папа проснулся бы, а мама бы стала ругаться.

А когда уже нагулялись и наигрались, съели весь хлеб, а из полей потянуло прохладой — вернулись домой. Папа уже ушел, но напомнил про площадь маме. И она нас покормила, а потом туда отправила, потому что каникулы, и не каждый день такое бывает, и даже не каждую неделю.

А на площади уже было людское море, но нас пропустили к самой середине, потому что узнавали.

— О! — говорили в народе. — Гаврюша с Михой! Проходите ближе, пацаны!

Гаврюшей они меня звали. Вообще-то я Гавриил, а Миха, конечно, Михаил. Как старшие архангелы. Только все равно я старше, и дом с хозяйством — мне.

Мы протиснулись в самую середку. Там был такой помост со столбом и ступеньками с двух сторон. Вокруг стояли стражники в форме. А с помоста громко кричали — читали обвинение. Потом вывели нашего бывшего директора гимназии. Мы его никогда не любили — он слишком строгий был и злой на всякие шалости. А тут, выяснилось, что был он кроме того в сговоре с врагами и даже хуже того — еретик.

А потом вышел папа. Он был в красном колпаке с дырками для глаз, целиком закрывающем голову, но мы-то знали, что — папа. Мы это чувствовали. И вот он раздел до пояса директора. Вернее, теперь уже бывшего директора. Потом уложил его на бревно и ловко и усело замкнул специальными цепями руки и ноги. А потом ходил вокруг и махал руками всем, чтобы кричали. Вся площадь кричала, и мы тоже кричали:

— Смерть! Смерть! Смерть!

Папа взял большой лом и сломал директору руки и ноги. Тот стал кричать, но мы кричали сильнее:

— Смерть! Смерть! Смерть!

Потом снова вышел герольд и громко огласил, что за такие преступления положено сжигать заживо на медленном огне, но князь наш добр и дает поблажку.

— Да, точно, таких только сжигать и надо, — кивали в толпе. — Ишь, какая зараза выросла!