Настоящая жизнь

– Не подавай судьбе дурных идей, – собственные слова поражают Уолласа, потому что это не его присловье, так всегда говорила бабушка. Внезапно она вдруг встает у него перед глазами. Стоит на кухне, у стола, замешивает тесто на кукурузный хлеб и напевает себе под нос. Уолласу моментально становится дурно, от воспоминаний кружится голова.

– Ничего не могу с собой поделать. Вся моя жизнь – сплошная дурная идея.

– Это неправда, – возражает Уоллас и ссыпает травинки Коулу на живот. – У тебя есть парень. А у многих из нас и того нет.

– Но мой парень ищет себе нового парня.

– Ты не можешь этого знать. Ты у него не спрашивал.

– А тебе оно зачем? В смысле, приложение?

– Да так, чтоб убить время. Ну, может, удовлетворить любопытство.

– А тебе хоть раз случалось подцепить там кого-нибудь? – Коул убирает руку от лица и смотрит Уолласу в глаза. Тот качает головой. В этом вся суть. Он ни разу не встречался ни с одним парнем из приложения.

– Я тот неуловимый Джо, который на хрен никому не нужен, – отвечает он.

– Это неправда.

– О, ну тогда подкинь мне адресочки тех, кто мной интересуется.

– Нет, серьезно. Ты симпатичный. Умный. И добрый.

– Я жирный, – возражает Уоллас. – В лучшем случае – так, ничего особенного.

– Вовсе ты не жирный.

– Нет, это ты не жирный, – Уоллас хлопает ладонью по плоскому животу Коула, который оказывается мягче, чем он думал. Слегка пугается собственного жеста, но руку не убирает. И Коул ее не стряхивает.

– Я думал об этом, – говорит он. – Весь первый год думал. Ты, наверное, в курсе.

– Все уже быльем поросло, – отзывается Уоллас, это тоже присказка его бабушки.

– Если бы я только знал…

– Все равно это было бы ошибкой.

– Если честно, я и до сих пор иногда об этом подумываю. Правда. Хочу, чтобы ты знал.

Что-то жжет в горле. И щиплет глаза. Мир расплывается. Уоллас убирает ладонь с живота Коула и растягивается на земле рядом с ним. Травинки колют затылок, в волосы забиваются комья земли. От Коула пахнет океаном. По крайней мере Уолласу кажется, что именно так должен пахнуть океан.

– Это ты просто от одиночества, – говорит он.

– Нет. А может, и да.

– Я тоже думал об этом, долго думал. А потом перестал.

– Почему?

В небе висят толстые белые облака. С запада налетает прохладный ветер, проводит рукой по траве, и та что-то шепчет ему в ответ. По заболоченной заводи бродят цапли, теребят травинки в надежде найти жука или снулую рыбку.

– Да как-то надоедает постоянно мысленно ныть об одном и том же.

Уоллас произносит это шутливым тоном, но Коул не смеется.

– Тут еще и твой парень объявился. Как бы ты сам поступил?

– Да, наверное, ты прав, – произносит Коул.

– Знаю, ты сказал, что думал об этом, только чтобы сделать мне приятно. Ты решил, что мне нужно это услышать. Но это не так.

– Не в этом дело.

– Думаю, именно в этом, Коул. Ты по натуре слишком чувствительный, – слышно, как у берега плещется вода, но, когда лежишь, самого озера не видно. На траве недвижимо застыли серые гуси. – Говоришь людям всякое из жалости.

– Не знаю, – отзывается Коул. – Может, ты и в этот раз прав.

– Ты правда хочешь, чтобы я сегодня пришел?

– Да.

– Ладно, – соглашается Уоллас. – Я буду.

Коул вздыхает с облегчением, и Уолласу кажется, что воздух, вырвавшийся из его легких, давит на него. На ужине он увидит друзей. Увидит Миллера. И не будем забывать о той незнакомке из альпинистского кружка. Она представляется ему высокой, стройной, загорелой, со светлыми волосами и очень дорогими зубами. Голос у нее, должно быть, певучий, а разговаривая, она сыплет грубоватыми остротами, отчего кажется только более интересной.

Но Коулу нужно, чтобы Уоллас был там. Он идет не для того, чтобы увидеть Миллера. Не для того, чтобы стать посмешищем. Он идет ради друга. Чтобы помочь Коулу все это пережить. И все же от мыслей о Миллере – вернее, от перспективы его увидеть – слегка потряхивает.

– Мы только обо мне и говорим, – спохватывается Коул. – Я даже не спросил, ты-то как.

– Ты о чем?

– Ну, о твоем отце. О том, что ты подумываешь бросить аспирантуру. Как ты сам вообще, нормально?

Поначалу его слова Уолласа озадачивают, но вскоре он вспоминает: ну конечно, вчера, пока они с Миллером были в туалете, Эмма всем разболтала об отце. А значит, ему снова придется оправдываться за то, что его горе принимает такие странные, непривычные другим формы. Он вовсе не чувствует себя раздавленным. В теле словно образовался длинный узкий канал, ведущий от макушки до пяток, – еще одна система кровообращения – и по нему постоянно циркулирует некая холодная субстанция.

– Все в порядке, – наконец находится он. Коул переворачивается и смотрит на него.

– Точно?

– Да, – кивает он. – Просто вчера меня немного допекли, вот и все.

– Кто допек? Дьяволица?

– Нет. Кое-кто из ребят в лаборатории испортил мой эксперимент, и я сорвался, – Уоллас натянуто улыбается. В этой его улыбке нет ни грана тепла. Вскоре он уже снова рассматривает облака.

– Я очень надеюсь, что ты не бросишь аспирантуру, – говорит Коул. – Что ты останешься. Ты нужен мне.