Настоящая крепость

- Опрометчивые и импульсивные молодые люди, которые указывают на пробелы в логике своих старших, плохо кончают, - заметил Тартариэн, ни к кому конкретно не обращаясь, и Дойл (которому было не так уж намного лет меньше чем графу) усмехнулся.

- И все же, Тарил, в его словах есть смысл, - сказал Энвил-Рок.

- Конечно, есть. Если бы он был не прав, я бы просто уничтожил его смертоносной силой своей собственной логики и покончил с этим. Как бы то ни было, я вынужден признать, что понятия не имею, почему сейджин так долго ждал, чтобы обсудить с нами, что бы это ни было. Вот! - Он начал работать над ногтями другой руки. - Я признал это. Я подвержен ошибкам.

- Успокойся, мое трепещущее сердце, - едко сказал Энвил-Рок, и настала очередь Гарвея рассмеяться.

Правда заключалась в том, что никто из них понятия не имел, о чем капитан Этроуз хотел с ними поговорить. За исключением, конечно, того, что Тартариэн почти наверняка был прав относительно того, от имени кого будет говорить сейджин. С другой стороны, атмосфера в зале совета была значительно более спокойной и уверенной, чем всего несколько месяцев назад.

Гарвей все еще горько сожалел о смерти отца Тимана, но решение Уэймина убить его явно стало поворотным моментом здесь, в Мэнчире. Гарвей не собирался делать никаких чрезмерно оптимистичных заявлений о триумфе, но после ареста Уэймина количество случаев насилия резко упало, а казнь бывшего интенданта вызвала не протесты и беспорядки, а нечто гораздо более близкое к огромному вздоху облегчения. На дверях по всему городу все еще висели плакаты против Чариса. Сторонники Храма продолжали собираться в своих собственных церквях, следуя за своими собственными священниками. Отряды чарисийских морских пехотинцев продолжали привлекать сердитые взгляды, даже время от времени раздавался свист, но на самом деле никто больше не бросал мертвых ящерокошек. На самом деле, они даже не бросали перезрелые помидоры.

Чарисийская оккупация все еще была источником негодования, но большинство жителей Корисанды - по крайней мере, на юго-востоке - казалось, были готовы согласиться, хотя и неохотно, с тем, что чарисийцы делали все возможное, чтобы не наступать на них.

Тот факт, что вице-король генерал Чермин скрупулезно соблюдал как местные законы, так и привычные обычаи, где это было возможно, не повредил. И тот факт, что чарисийцы, очевидно, доверили основную миротворческую службу в княжестве стражникам Гарвея, также не остался незамеченным для корисандцев. Критическое испытание во многих отношениях наступило, когда трое морских пехотинцев из Чариса изнасиловали молодую фермерскую девушку. Гарвей отправился прямо к Чермину, и реакция вице-короля была быстрой и решительной. Он приказал арестовать подозреваемых насильников, возбудил военный суд и приказал стражникам Гарвея привести свидетелей из Корисанды. Допрос адвоката защиты был резким, но этим свидетелям было оказано полное доверие, и вердикт суда был быстрым. Военные уставы устанавливали только одно наказание за насильственное изнасилование, и виновные были отправлены для казни на ту самую ферму, где произошло преступление.

Это тоже был не единственный случай быстрого и беспристрастного правосудия. Справедливости ради, таких инцидентов было гораздо меньше, чем ожидал Гарвей. На самом деле, он, к сожалению, осознавал, что его собственная армия, когда он сопротивлялся вторжению чарисийцев, совершила больше преступлений против подданных князя Гектора, чем захватчики. Конечно, были и другие нарушения - чарисийцы могли вести себя хорошо, но вряд ли они были святыми! Воровство, мародерство, случайные драки или избиения и, по крайней мере, две смерти, одна из которых явно была результатом самообороны со стороны чарисийца. И все же подданные княжества были вынуждены, многие против своей воли, признать, что "оккупанты" действительно были полны решимости обеспечить справедливость, а не только власть Чариса.

А еще есть Стейнейр, - подумал Гарвей. - Этот человек страшен. Это просто неестественно. Он чарисиец и еретик... и думаю, что он, вероятно, мог бы уговорить ящера-резака есть из своих рук.

Его губы дрогнули в полуулыбке, но он не был уверен, что эта мысль была полной гиперболой. Мейкел Стейнейр ни разу не извинился за раскольнический пыл Церкви Чариса. Он так же последовательно проводил грань между Церковью Чариса и сторонниками Храма в каждой своей проповеди, как и в самой первой, и никто из тех, кто видел и слышал его проповеди, ни на мгновение не мог усомниться в его непоколебимой преданности этому расколу. И все же, несмотря на всю несокрушимую силу его личной веры и ожесточенное неповиновение викарию и храмовой четверке, он излучал мягкость, доброту, которую могли отрицать только самые фанатичные.