Настанет день

— Даже так? — Рут подумал, дома ли Стаффи Макиннис, подойдет ли к телефону; может, они встретятся где-нибудь в городе, закажут стейк, поболтают о бейсболе и женщинах.

— Знаете, почему бейсбольные лиги растут по всей стране как грибы? Появляются на каждой фабрике, на каждой судоверфи? Отчего почти у каждой компании есть своя рабочая команда?

Рут ответил:

— Что тут непонятного? Это же в радость.

— Верно, — произнес Джек. — Согласен. Но если всмотреться в вопрос пристальнее, обнаружится, что компании поощряют создание бейсбольных команд, ибо это способствует корпоративному единству.

— Ничего плохого в этом нет, — заметил Бейб, и Джин фыркнул.

Ларкин склонился к нему, обдавая его парами джина, и Бейбу захотелось отстраниться.

— И все это, — заметил Ларкин, — способствует американизации, за неимением лучшего слова. Американизации рабочих-иммигрантов.

— Дело в том, — сказал Джек, — что, если вы работаете семьдесят пять часов в неделю и еще пятнадцать-двадцать часов играете в бейсбол, догадайтесь, на что у вас уже не останется сил?

Бейб пожал плечами.

— На забастовку, мистер Рут, — произнес Ларкин. — Вы чересчур устанете, чтобы бастовать или хотя бы задумываться о своих трудовых правах.

Бейб потер подбородок, чтобы они поверили, будто он обдумывает это. На самом-то деле он просто надеялся, что они уйдут и оставят его в покое.

— За рабочего! — провозгласил Джек, поднимая рюмку.

Другие — а Рут заметил, что вокруг собралось уже девять или десять человек, — тоже подняли рюмки и прокричали:

— За рабочего!

Каждый, в том числе и Рут, сделал изрядный глоток.

— За революцию! — крикнул Ларкин.

Доминик проговорил: «Прошу вас, джентльмены», но его слова потонули в гомоне посетителей, дружно повскакавших с мест.

— Да здравствует революция!

— За новый пролетариат!

Они выкрикивали все новые и новые тосты, и Доминик, отчаявшись водворить порядок, забегал вокруг, наполняя им рюмки.

Пили за товарищей в России, Германии и Греции, за Дебса, Хейвуда, Джо Хилла, за народ, за великую солидарность рабочих всего мира. Ура!

Когда они не на шутку распетушились, Бейб потянулся за своей шубой, но Ларкин загораживал сиденье, воздев руку с рюмкой и возглашая очередной тост. Рут посмотрел на их лица, сияющие от пота и одержимости, а может, и чего-то большего, чем одержимость, чего-то такого, чему он не мог подыскать название. Ларкин повернулся, и Рут увидел в просвет край шубы, снова начал к ней тянуться, а Джек ревел: «Долой капитализм! Долой олигархию!» Бейб запустил было пальцы в мех, но тут Ларкин случайно оттолкнул его руку. Бейб вздохнул и возобновил попытки.

А потом с улицы зашли шестеро парней. Они были в приличных костюмах и могли бы в другое время показаться вполне почтенными людьми, но сейчас от них так и несло алкоголем и злобой. Бейб только глянул им в глаза и сразу понял: сейчас начнется заваруха.

Коннор Коглин, черт побери, был сегодня совсем не расположен миндальничать с террористами. Да он вообще, черт побери, был зол, но на террористов — особенно. Только что те выиграли дело в суде, вообразите. Девять месяцев расследования, больше двух сотен показаний под присягой, шесть недель процесса — и все это ради того, чтобы депортировать одного откровенного галлеаниста по имени Виторио Скалоне, который сообщал всем и каждому, что намерен взорвать здание сената штата во время очередного заседания.

И тем не менее судья решил, что этого недостаточно для депортации. Он посмотрел со своего возвышения на окружного прокурора Сайласа Пендергаста, на Коннора Коглина, помощника окружного прокурора, на Питера Уолда, помощника окружного прокурора, и объявил:

— Хотя некоторые выражают сомнение, что окружной суд имеет право прибегать к депортационным мерам, в данном судебном заседании обсуждается другой вопрос. — Он снял очки и холодно воззрился на шефа Коннора, добавив: — Здесь рассматривается вопрос, совершал ли обвиняемый какие-либо деяния, которые можно охарактеризовать как государственную измену. И я не вижу никаких доказательств, которые подтверждали бы, что его действия не были лишь пустыми угрозами в состоянии алкогольного опьянения. — Он повернулся к Скалоне: — Согласно Закону о шпионаже, это также является тяжким преступлением, молодой человек, и я приговариваю вас к двум годам тюрьмы. Шесть месяцев предварительного заключения вам засчитаны.

Итак, всего полтора года. За государственную измену. На ступенях суда Сайлас Пендергаст смерил своих молодых помощников столь испепеляющим взглядом, что Коннор понял: серьезных дел им не увидеть еще тысячу лет. Униженные, они шатались по городу, заглядывая в один бар за другим, пока не забрели в отель «Касл-сквер», а там… а там — эта хрень.