Настанет день

В эти-то недели он и вспомнил, как сильно любит эту самую женщину, и то, что он ее любит, а она любит его, делало его настоящим мужиком, чего уж там. Они вместе мечтали о будущем и о будущем ребенка, и Лютер впервые сумел вообразить себе жизнь в Гринвуде, набросал в голове примерный десятилетний план, по которому он станет вкалывать как настоящий мужик и кое-что прикапливать, пока не сможет завести собственное дело — к примеру, плотницкое; или же станет хозяином и работником в ремонтной мастерской, будет чинить всевозможные штуки, которые чуть не каждый божий день рожает эта самая страна. Лютер-то знал: если смастеришь какую-нибудь механическую хреновину, рано или поздно она сломается, и мало кто знает, как ее починить; но отнесите вещь человеку с Лютеровыми талантами, и он доставит ее прямехонько к вам домой еще до вечера, и будет она как новенькая, уж поверьте.

Да, так он провел пару недель, но потом домик снова начал на него давить и мечты потускнели: он представил, как старится в каком-нибудь особнячке на Детройт-авеню, среди людей вроде тетушки Марты, как ходит в церковь, отказывается от выпивки, бильярда и прочих радостей, а потом вдруг, проснувшись поутру, видит в волосах у себя седину и понимает, что прыть куда-то подевалась и ничегошеньки-то он со своей жизнью не сделал, только гнался за чьей-то чужой мечтой о том, какая она должна быть, эта самая жизнь.

Так что он навестил «Гусыню», чтоб отвлечься от этой чесотки в мозгах, и, когда явился Джесси, эта самая чесотка превратилась в улыбку до ушей — потому что, братцы, очень уж он соскучился по тому времечку, которое они проводили вместе, всего-то две недели назад, но ему казалось, прошло года два с тех пор, как все они валили через железку из белого города и, бывало, развлекались по полной, — уж это были времена, скажу я вам.

— Проходил я мимо твоего дома, — сообщил Джесси, стаскивая маску.

— На хрена ты ее снял? — поинтересовался Лютер.

Джесси глянул на Кельвина, потом на Лютера:

— Вы ж свои не сняли, мне-то чего переживать?

Лютер молча уставился на него: в кои-то веки Джесси изрек что-то здравое, и его малость рассердило, что он сам до такого не дотумкал.

Джесси продолжал:

— Это Лайла мне сказала, что ты, скорей всего, тут. Сдается мне, я этой женщине не очень-то по нраву, Деревня.

— Ты маску не снимал, нет?

— Чего?

— При моей жене. Когда с ней говорил, маска была на тебе, нет?

— Была, черт дери, была. Уж понятное дело.

— Тогда ладно.

Джесси отхлебнул из своей фляжки:

— Декану приспичило нас повидать.

— Нас?

Джесси кивнул.

— А на кой?

Джесси пожал плечами.

— Когда?

— Да с полчаса назад.

— Вот черт, — произнес Лютер. — Ты что, не мог раньше прийти?

— Сначала я зашел к тебе домой.

Лютер поставил кий:

— У нас что, неприятности?

— Не-а. Ничего такого. Он нас просто хочет увидеть.

— На черта?

— Я ж тебе говорю, не знаю, — ответил Джесси.

— Откуда ты тогда знаешь, что ничего такого? — спросил Лютер, когда они уже выходили на улицу.

Джесси глянул на него, завязывая маску на затылке:

— Туже корсет, подруга. Держи форс.

— Пусть задница твоя держит.

— Сказано — сделано, негритос, — заметил Джесси, покачав перед ним своим обширным задом.

И они рванули по пустынной улице.

— Присаживайтесь туточки, рядом со мной, — произнес Декан Бросциус, когда они вошли в клуб «Владыка». — Вот прямо сюда, ребятки. Не тушуйтесь.

С широченной улыбкой, в белом костюме поверх белой рубашки, в красном галстуке того же цвета, что и его бархатная шляпа, он сидел за круглым столиком в задней части зала, возле сцены. Едва они вошли, Декан призывно замахал им через весь тускло освещенный клуб, и Дымарь мгновенно запер за ними дверь, щелкнув замком. Лютер почувствовал, как щелчок отдается дрожанием где-то у него в кадыке. Раньше он бывал в этом клубе только в вечерние часы, когда здесь обслуживали посетителей, и пустые кабинки, обитые светло-коричневой кожей, на фоне красных стен казались при свете дня более невинными, зато более зловещими.

Лютер занял кресло слева от него, а Джесси уселся в кресло справа, и тогда Декан налил им по высокому стакану марочного канадского вискаря, еще довоенного, двинул к ним эти самые стаканы по столу и промолвил:

— Мальчишечки мои. Как жизнь?

— Просто отлично, сэр, — ответил Джесси.

Лютер выдавил из себя:

— Очень хорошо, сэр. Спасибо, что спросили.

Никакой маски, в отличие от Дымаря и Франта, Декан не носил, и улыбка у него так и сверкала, широкая и белозубая.

— Ну что ж, это просто музыка для моих ушей, честное слово. — Он дотянулся до них через стол и похлопал каждого по плечу. — Денежки зашибаете, а? Хе-хе-хе. Ну что ж. Любите это дело, а? Зашибать зелененькие?

— Мы стараемся, сэр, — произнес Джесси.

— «Стараетесь» — чертовски слабо сказано. Не стараетесь, а делаете, вот что я вижу. Вы у меня самые-самые лучшие сборщики.

— Спасибо, сэр. Правда, в последнее время приходится туговато из-за этой заразы. Много народу болеет, сэр, у них сейчас нет настроения делать ставки.

Декан отмахнулся: