Настанет день

— Она за дверью. Вы действительно хотите, чтобы она увидела вас в таком состоянии?

— Она мо жна.

Врач кивнул.

Он вышел из палаты, а в голове у Дэнни все отдавались слова, только что вышедшие у него изо рта. Он мог сейчас сложить в голове: «она моя жена», но то, что получилось, — «Она мо жна» — было отвратительно, унизительно. Из глаз у него потекли слезы, горячие слезы страха и стыда, и он вытер их правой, подвижной рукой.

Вошла Нора. Такая бледная, такая испуганная. Села в кресло у его кровати, взяла его правую руку, поднесла к лицу, прижалась щекой к его ладони.

— Я люблю тебя.

Дэнни стиснул зубы, собрался, в голове у него стучала боль, но он изо всех сил сосредоточился: он страстно хотел, чтобы его язык правильно выговорил эти слова: люблю тебя.

Вышло «люлю тя». Неплохо. Почти то, что нужно.

— Доктор сказал, что какое-то время тебе будет трудно говорить. И наверное, ходить тоже будет трудно, да? Но ты молодой, ты сильный, и я буду с тобой. Я буду с тобой. Все будет хорошо, Дэнни.

Он подумал: она изо всех сил старается не расплакаться.

— Люлю тя, — снова выговорил он.

Она засмеялась. Смех сквозь слезы. Вытерла глаза. Опустила голову ему на плечо. Он чувствовал лицом ее тепло.

Ранение Дэнни имело только одно преимущество: за три недели он не видел ни единой газеты. Иначе он давно бы узнал, что на другой день после стрельбы в том переулке комиссар Кёртис официально объявил все должности бастующих полицейских вакантными. Президент Вильсон тоже сказал свое веское слово, назвав действия сотрудников полиции, оставивших свои посты, «настоящим преступлением против цивилизации».

В объявлениях о наборе нового состава полиции содержались обновленные стандарты оплаты и условий труда, полностью совпадавшие с требованиями забастовщиков. Теперь базовая зарплата начиналась с тысячи четырехсот долларов в год. Форму, значки, табельные револьверы будут выдавать бесплатно. Не прошло и двух недель после беспорядков, как на все полицейские участки стали прибывать команды муниципальных уборщиков, водопроводчики, электрики, плотники, чтобы здания отвечали требованиям безопасности и санитарии, принятым в штате.

Губернатор Кулидж составил телеграмму для Сэмюэла Гомперса, главы АФТ. Прежде чем отправить телеграмму, он распространил ее текст в прессе, и на другое утро все ежедневные издания опубликовали это на своих первых полосах. Кроме того, его по телеграфу разослали по всей стране, и в ближайшие два дня текст перепечатали более семидесяти газет. Губернатор Кулидж заявлял следующее: «Никто, никогда и нигде не имеет права бастовать, подвергая угрозе общественную безопасность».

За неделю эти слова обратили губернатора Кулиджа в национального героя, и кое-кто предполагал даже, что ему не мешало бы задуматься о выдвижении своей кандидатуры на президентский пост в будущем году. [85]

Эндрю Питерс пропал с общественного небосклона. Неэффективность его действий сочли недобросовестностью, если не преступной халатностью. То, что он не вызвал Гвардию штата в первый же вечер забастовки, свидетельствовало о нарушении служебного долга, и среди населения сложилось мнение, что лишь быстрая реакция и железная решимость губернатора Кулиджа и несправедливо оклеветанного комиссара Кёртиса спасли город.

Экс-копу Стиву Койлу устроили настоящие полицейские похороны. Комиссар Кёртис превозносил бывшего патрульного Стивена Койла, явно противопоставляя его другим, как образцового полисмена «старой закалки», для которого долг превыше всего. При этом Кёртис обходил молчанием тот факт, что Койла почти год назад уволили из состава БУП. Впрочем, он пообещал создать комиссию, которая рассмотрит возможность посмертного восстановления медицинской страховки Койла для выплаты компенсации его ближайшим родственникам, буде у него таковые обнаружатся.

В первые дни после смерти Тессы Фикары газеты вовсю трубили о том, как бастующий сотрудник полиции менее чем за год уничтожил двух самых разыскиваемых террористов в стране, а также способствовал уничтожению третьего, Бартоломео Стеллины, рьяного галлеаниста: это его Лютер сбил кирпичом.

Хотя забастовщиков теперь воспринимали с такой же враждебностью, с какой недавно относились к германцам (с ними часто сравнивали бастующих), рассказы о подвигах полисмена Коглина вновь вернули общественное сочувствие к забастовщикам. Главенствовало мнение, что если они захотят вернуться на свою работу прямо сейчас, то некоторых из них можно взять на прежнее место. По крайней мере, тех, у кого такой же выдающийся послужной список, как у Коглина.