Настанет день

Эллен повернулась к нему от плиты и увидела его голый торс. Она отвела взгляд. Томас вздохнул.

— Господи, женщина, это ведь я. Твой муж.

— Прикройся, Томас. Соседи.

Соседи? Она почти никого из них толком не знала. А тех, кого знала, не слишком-то уважала.

«Бог ты мой, — думал он, проходя в спальню и надевая чистую рубашку и чистые брюки, — как два человека, живя бок о бок, сумели потерять друг друга из виду?»

Однажды он завел себе подружку. Лет шесть она жила в отеле «Паркер-хаус», транжирила его деньги направо и налево, но всегда встречала его выпивкой, когда он приходил, и смотрела ему в глаза, когда они разговаривали, смотрела в глаза даже в постели. А потом она влюбилась в коридорного, и они уехали в Балтимор. Звали ее Ди-Ди Гудвин, и когда он клал голову на ее обнаженную грудь, то чувствовал, что может говорить что угодно, закрыть глаза и быть кем угодно.

Когда он вернулся на кухню, жена подала ему чашку, и он начал стоя глотать чай.

— Ты опять уходишь? В субботу?

Он кивнул.

— Я думала, сегодня ты останешься дома. Мы бы могли побыть вместе, Томас.

«И чем заняться? — хотелось ему спросить. — Ты станешь пересказывать последние новости от заокеанской родни, которую мы сто лет не видели, а как только я открою рот, ты вскочишь и опять начнешь прибираться. А потом у нас будет молчаливый ужин, а потом ты скроешься в своей комнате».

— Я привезу Джо.

— Но Эйден сказал…

— Не важно, что сказал Эйден. Джо мой сын, и я его доставлю домой.

— Я застелю ему кровать, — отозвалась она.

Он кивнул и завязал галстук. Дождь прекратился, но в доме им по-прежнему пахло, и на заднем дворе капли по-прежнему стучали по листьям, но Томас видел, что небо проясняется.

Наклонившись, он поцеловал жену в щеку:

— Я вернусь с нашим мальчиком.

— Ты не допил чай.

Он взял чашку и осушил ее до дна. Поставил обратно на стол. Снял канотье со шляпной вешалки, опустил на голову.

— Ты хорошо выглядишь, — заметила она.

— А ты по-прежнему самая хорошенькая девушка из всех, что рождались в графстве Керри.

Она улыбнулась и грустно кивнула.

Он уже выходил из кухни, когда она его окликнула:

— Томас.

Он повернулся:

— Что?

— Не будь слишком строг с мальчиком.

Он поневоле грозно прищурился:

— Ладно, я рад, что он в безопасности, только и всего.

Она кивнула, и он вдруг увидел в ее глазах проблеск узнавания, словно она вновь понимает его по-настоящему, словно прошлое можно вернуть. Он выдержал ее взгляд, улыбнулся и почувствовал, как в груди у него зашевелилась надежда.

— Главное, не делай ему больно, — сказала она весело и отвернулась к своей чашке.

Помешала ему Нора. Когда он поднялся на крыльцо, она открыла окно и сообщила сверху:

— Он хочет здесь переночевать, мистер Коглин.

Томас чувствовал, что выставляет себя на посмешище: хорошенькое занятие — перекрикиваться с ней, стоя на крыльце, когда мимо тебя по тротуару и по улице снуют потоки итальяшек, а в воздухе воняет дерьмом, сточными водами, гнилыми фруктами.

— Мне нужен мой сын, — объявил он.

— Я вам уже сказала, он хочет остаться здесь на ночь.

— Дай мне с ним поговорить.

Она покачала головой, и он представил себе, как хватает ее за волосы и вытягивает из этого окна.

— Нора.

— Я сейчас закрою окно.

— Перед тобой капитан полиции.

— Я знаю, кто вы.

— Я могу подняться наверх.

— Вот будет зрелище, — проговорила она. — Все потом будут болтать, какой вы устроили переполох.

— Где Эйден?

— На собрании.

— Что за собрание?

— А вы как думаете? — отозвалась она. — Приятного дня, мистер Коглин.

Она со стуком захлопнула окно.

Томас спустился с крыльца, пробрался через толпу макаронников; Марти открыл ему дверцу, потом обошел машину и сел за руль.

— Куда теперь, капитан? Домой?

— В Роксбери.

— К Девятому участку, сэр?

Томас покачал головой:

— В Фэй-холл, Марти.

Марти выжал сцепление, автомобиль дернулся и замер. Он снова завел мотор.

— Там же штаб БК, сэр.

— Я отлично знаю, что там. Доставь меня туда, и поживее.

— А теперь, — сказал Дэнни, — поднимите руки те, кто когда-нибудь слышал, чтобы мы хотя бы произносили слово «забастовка».

На собрание пришло больше тысячи человек, но руку не поднял никто.

— Откуда же тогда выскочило это слово? — спросил Дэнни. — Почему газеты вдруг стали намекать, что мы хотим бастовать? — Он оглядел людей и встретился взглядом с Томасом, расположившимся в заднем ряду. — В чьих интересах внушать городу, будто мы планируем забастовку?

Несколько человек оглянулись на Томаса Коглина. Он с улыбкой отмахнулся, и по залу прокатился дружный хохот.

Но Дэнни не засмеялся. Он весь был как напряженная пружина. Томас невольно ощутил, как в нем поднимается гордость за сына, выступающего сейчас с этой трибуны. Дэнни обрел свое истинное место — место вождя. Томас давно знал, что так случится, просто, будь его воля, избрал бы для сына иное поле битвы.