Наследница трех клинков

Решив, что наутро обязательно что-то выяснится, Гаккельн взялся за «Жиль Блаза…» и даже успел прочитать несколько страниц, когда в окно кабинета постучали.

Ничего удивительного в этом не было – экономка Минна уже несколько лет навещала в сумерках хозяина и приходила как раз через сад. Стук означал просьбу открыть дверь. Улыбнувшись, Гаккельн взял свечу, пошел в спальню, отворил ведущую в сад дверь и невольно попятился.

На пороге стоял мальчик в надвинутой на брови треуголке.

– Кто вы, молодой человек? – спросил Гаккельн. Любезное обращение было вполне оправданным – судя по одежде, мальчик был из дворян.

– Дядюшка, миленький, помогите, я погибаю!

– Это ты, Эрика? Что за глупый маскарад? Входи скорее! – велел Гаккельн. – Что еще случилось?

– Дядюшка, я погибла!

– Ты не похожа на покойницу, милая Эрика, – тут Гаккельн опять вспомнил про утопленницу. – Если ты добралась сюда из Лейнартхофа, а это по меньшей мере четверть немецкой мили…

– Дядюшка, если ты мне не поможешь, мне остается лишь одно – застрелиться!

– Сними шляпу, сядь, успокойся, – Гаккельн поставил свечу на прикроватный столик и указал Эрике на большое кресло. – И как ты додумалась перерядиться в мужское платье? Где ты взяла этот кафтан, эти штаны?

– В сундуке, дядюшка!

Эрика не села – а бросилась в кресло с видом совершенного отчаяния. Шляпу она сорвала с головы и кинула на пол. Гаккельн хмыкнул – недопустимо, чтобы девица из хорошей семьи нахваталась повадок у бродячих комедиантов. Или она вывезла эти манеры из Риги? То-то любимая племянница, вернувшись домой после Масленицы, два месяца только и толковала о бароне Фитингофе, его замечательном оркестре и прочих увеселениях, неизменно добавляя: куда Митаве до Риги, времена курляндской славы давно миновали!

Анне-Мария родила двух дочек и сына. Старшую два года назад хорошо выдали замуж, сына отправили служить в Россию. Гаккельн сам писал рекомендательное письмо в Санкт-Петербург, и не кому-нибудь попроще, а самому графу Григорию Григорьевичу Орлову, с которым свел знакомство в Пруссии – оба воевали там, оба были ранены в Цорндорфском сражении, только Орлову было тогда двадцать четыре года и он даже в прекраснейшем сне бы не увидел своей будущей головокружительной карьеры, а Гаккельну – сорок пять, и курляндец понимал – карьеры уже не будет; Орлов, добрая душа, определил родственника своего боевого товарища в Измайловский полк, шефом коего была сама государыня.

Младшая дочка Анне-Марии, Эрика-Вильгельмина, еще даже не была просватана. Хотя в восемнадцать лет пора бы…

– Ну так что же случилось?

– Ко мне посватался барон фон Опперман…

– Теперь мне все ясно.

Этот брак любимая племянница подготавливала уже давно. Сорокалетний барон по здешним меркам считался хорошим женихом; вот если бы только не загадочная смерть его первой жены и не странные порядки, заведенные в усадьбе, где трое детишек воспитывались, словно солдаты в казарме, и наказывались за малейшую провинность. Анне-Мария считала, что барон будет любить и баловать Эрику, а вот Гаккельн в этом вовсе не был уверен. Любезность фон Оппермана ему доверия не внушала.

– Дядюшка, я не пойду за него, лучше утоплюсь! – выкрикнула Эрика и заплакала.

– А что же делать? – Вдруг Гаккельна осенило: – У тебя есть на примете другой жених?

– Есть! Есть!

– И кто же это? – спросил Гаккельн.

– Это Валентин фон Биппен!

– Я такого человека не знаю.

– Знаешь, дядюшка! Он прошлой осенью приезжал с Карлом, и мы обручились!

– Прошлой осенью? С Карлом? – тут Гаккельн сообразил, о ком речь. – Этого только не хватало!

Карл-Ульрих, старший брат Эрики, прибыл к родителям на побывку и привез с собой товарища-измайловца. Дело житейское – и неужто в усадьбе Лейнартов не прокормят лишнего гостя? Побывка длилась две недели, и за это время Валентин успел разозлить решительно всех. Он был из породы острословов, но не тех, что роняют тонкое словцо раз в день, не чаще. Это был острослов разговорчивый и способный слышать лишь самого себя. Только неопытная Эрика могла принять это словоизвержение за светский придворный лоск.

Но Валентин – офицер, поручик, столичный житель, он молод, добродушен и подходит Эрике куда больше, чем барон фон Опперман.

– Дядюшка, миленький, я дала ему слово! – рыдая, еле выговорила Эрика. – Или он – или я утоплюсь в твоем пруду!

– И чего же ты хочешь?

– Помоги мне уехать в Санкт-Петербург!

– Ого! Это… это невозможно!..

– Почему? Ты дашь мне в долг денег, дашь лошадь, и я прекрасно доеду…

– Дурочка, ты не представляешь себе, как это далеко! Разве Карл не сказал тебе, сколько дней добирался до Лейнартхофа? По меньшей мере десять дней, ты уж мне поверь. И они ехали вдвоем, да с денщиками, и были вооружены…

– Ты мне дашь свои пистолеты! – воскликнула Эрика. – И научишь стрелять!

– Даже если я дам тебе мортиру, всякий сразу поймет, что ты – девочка, а не мальчик! – сердито сказал Гаккельн. – Я не могу отпустить тебя одну. Не могу – и точка!

– Значит, мне остается только одно!