Наследие страха

– Думаю, сумасшедший человек вряд ли имеет на смерть ту же точку зрения, что и здоровый. Сумасшедший или сумасшедшая, наверное, хорошо видят смерть как начало нового, как шанс стартовать. Для них, возможно, это не конец, не финальный акт. Вот почему я выбрал зеленый для капель крови на картине. Зеленый – цвет жизни.

Она ничего не могла сказать. И только обрадовалась, когда удар грома освободил ее от этой обязанности.

– Женщина на холсте – убийца, – сказал он. Она кивнула.

Деннис спросил:

– Вы знаете, кто?

– Я слышала эту историю, – еле выдавила из себя Элайн.

– Я любил свою мать, – вздохнул он. – Она всегда делала странные вещи и странно реагировала. Но я все равно любил ее.

Элайн ничего не сказала. Она уже подумывала о том, чтобы извиниться и пойти к двери, но у нее было ужасное предчувствие, что она не доберется до нее. Лучше подождать.

– Когда я узнал, что она сделала с двойняшками, что она пыталась сделать с дедушкой, я едва не потерял рассудок.

Молния и гром. А дверь – так далеко.

Деннис рассказывал:

– Вы не представляете, какой я был неприкаянный. Больше года мне хотелось умереть. Я так сильно рассчитывал на свою мать, так глубоко зависел от ее любви. А потом она ушла – перед этим безжалостно уничтожив двоих своих детей – и могла уничтожить меня, если бы я оказался там в то время. Я был охвачен мрачной уверенностью, что никому в этом мире нельзя доверять, и не решался поворачиваться спиной ни к кому, даже на миг, сколько бы они ни заявляли о своей любви ко мне.

Элайн наконец сумела отвернуться от картины и посмотреть на него. Его широкое красивое лицо было опустошенным, перекошенным от усталости и бледным от воспоминаний.

– Представляю, как это было ужасно, – кивнула она.

– К счастью, мой отец понимал это. Он видел, что со мной творится, и из кожи лез вон, чтобы я знал – меня любят. На долгие месяцы он оставил дела в руках своего бухгалтера и провел бесчисленные часы, стараясь успокоить меня, сделать так, чтобы я забыл. В конечном счете ему это удалось. Но без его заботы, боюсь, я бы уже давно сломался.

Внезапно он отвернулся от девушки и пошел к самому большому мольберту, где была прикреплена неоконченная работа. И предложил:

– Посмотрите.

Она неохотно подошла к нему сбоку.

– Как вы считаете – здесь вырисовывается что-нибудь путное? – спросил он.

– Это Силия, да?

Он подтвердил. Половина ее лица была нарисована краской, в то время как другая половина до сих пор существовала в виде наброска, нанесенного розово-коричневой пастелью.

– Я думала, портреты плохо вам даются, – сказала она.

– Самое смешное, что это так. Но с моей матерью, а теперь с Силией у меня не было никаких трудностей.

– Вы, должно быть, очень ее любите.

– Силию? Вовсе нет. Она чудесная девушка, но я не испытываю к ней чувств. Просто.., просто оказалось, что я могу рисовать лица лишь тех, кто пострадал от хоннекеровского безумного наследия. У меня есть два других портрета, младенцев. Они получились не так хорошо, потому что были слишком маленькими, чтобы обладать четко выраженным обликом, индивидуальностью.

– Я вижу, здесь вы увлеклись оранжевыми тонами, – показала она.

– За исключением крови, – поморщился он. – Когда я рисую кровь, я делаю ее красной. Ярко-ярко-красной. Силии смерть виделась не как начало, а как конец. Она не была сумасшедшей.

Он взял мастихин и попробовал его пальцем. Тот был не острый, но длинный и гибкий. И только конец острый.

Он принялся за участок холста, который ему, похоже, не нравился, соскребая шершавые пупырышки масляной краски.

– Получится замечательный цикл – вот это и портрет моей матери.

– Действительно, – согласилась Элайн.

Она видела, что теперь Деннис стоит между ней и дверью, и не понимала, как могла допустить это.

"Перестань! – приказала она себе. – Ты ведешь себя как дура, глупенькая, пустоголовая дурочка".

Он выдавил немного краски на палитру и начал смешивать ее мастихином. Это была алая краска. Она приставала комками к серебряному инструменту, как.., как…

– Кровь, – сказал он.

Элайн вздрогнула, хотя он не заметил этого, и она переспросила:

– Что?

– Я хочу посмотреть, какой эффект даст кровь на фоне оранжевой бледности ее кожи.

"Стой на месте, – говорила она себе. – Не нужно бояться. Он всего лишь человек, а ты научилась обращаться с людьми". Но она также знала, что он может быть сумасшедшим, таким же сумасшедшим, как в свое время Амелия Матерли, и она понимала, что ей никак не справиться с чем-то подобным. В ее мире логики и здравого смысла сумасшествию не отводилось никакого места. Сумасшествие было осложнением. Ей же хотелось, чтобы все было просто.

Он поднял нож, уставившись на него, в то время как красная краска медленно бежала вниз, к ручке и его пальцам.

– Хорошо смотрится, – заметил он. Дождь забил еще резче по окну в крыше, еще более крупными каплями, звук от которых получался почти как от града.

– Ну что же, – объявила она, – мне пора идти. Он продолжал смотреть на нож.

– Но вы только что пришли.

– Тем не менее ваш дедушка…

– Ему не понравилось первое полотно – с мамой.