Наследие греха

У «Оливы и голубя» было светло, а автостоянка оказалась заполнена машинами. За стеклянной дверью, отделявшей столовую от коктейль-бара, толпились люди. Молодые люди и девушки группами и парочками сидели на высоких табуретах у стойки или за низкими столиками черного дуба. Арчери тут же подумал, что многое отдал бы за то, чтобы увидеть среди них Чарльза: смеющегося, белозубого, обнимающего за плечи хорошенькую девушку. Не красивую интеллектуалку с пятном на репутации – нет, хорошенькую простушку, пусть даже и туповатую. Но Чарльза там не было. Он сидел в гостиной, один, и писал письма. Всего несколько часов прошло с тех пор, как они расстались с Тесс, а он уже пишет…

– Что, черт побери, с твоей рукой и где ты пропадал так долго?! – встретил священника взволнованный сын.

– Продирался сквозь прошлое.

– Хватит говорить загадками, отец! Тебе это не идет. – Голос Арчери-младшего звучал горько и угрюмо. Викарий удивился: кто это придумал, что страдание облагораживает человека и даже улучшает его характер, и как мог он сам бездумно говорить такое своей пастве? Послушать хотя бы его сына, как он придирается к мелочам, сердится, критикует. – Я уже два часа не могу надписать этот конверт, ведь я же не знаю, где живет тетушка Тесс. – Чарльз посмотрел на него с негодованием. – Адрес записывал ты. Надеюсь, ты его хотя бы не потерял!

– Вот он. – Викарий вынул из кармана открытку и бросил ее на стол. – Пойду позвоню матери, скажу ей, что утром мы будем дома.

– Я пойду с тобой. Вечером тут стало как в склепе.

В склепе? И это при полном-то баре его ровесников, среди которых встречались парни не менее взыскательные, чем он сам? Будь здесь Тесс, он наверняка и слова бы не сказал о склепе! И внезапно Арчери-старший ясно понял, что Чарльза необходимо сделать счастливым, и если счастье для него означает Тесс, то что ж, значит, он ее получит. А для этого теория, которая крутилась у него в голове в последние несколько часов, должна стать реальностью и сработать.

Пастор замер на пороге спальни, положив руку на выключатель, который так и не нажал. В темноте, слыша за спиной дыхание Чарльза, он вдруг ясно вспомнил свой самый первый визит в участок, к Вексфорду. Как он был тогда тверд. «Я категорически против этого брака», – сказал он тогда старшему инспектору. И до чего же все переменилось! Но ведь в то время он еще не испытал, что это значит: жить ради одной улыбки, ради звука любимого голоса. Понять все – значит не только простить, понять – значит стать духом и плотью другого.

Из-за его плеча раздался голос его сына:

– Ты что, не можешь найти выключатель? – Его рука поднялась и столкнулась с отцовской на холодной шершавой стене. Комнату затопило светом. – Что с тобой? У тебя такой измученный вид!

Возможно, все дело было в непривычной нежности в голосе сына. Старший Арчери знал, как легко быть добрым, когда ты счастлив, и насколько невозможно проявлять заботу о другом, переживая собственные страдания. Он вдруг ощутил, как любовь хлынула ему в душу – любовь всепобеждающая и не разбирающая, любовь, направленная не на один объект, но включающая в себя его сына – и жену. Вопреки всему надеясь, что ее голос прозвучит кротко и нежно, он шагнул к телефону.

– Ты совсем меня забыл, – услышал он слова Мэри, полные обиды. – Я уже стала беспокоиться, не случилось ли с тобой чего-нибудь. Или не бросил ли ты меня.

– Никогда в жизни, дорогая, – сказал Генри, чувствуя, как все сжимается у него внутри. И тут же с его уст отголоском недавно слышанного сорвалось: – Кингзмаркхем классными чувихами не блещет. Я по тебе соскучился. – Это была неправда, но он твердо вознамерился лгать и дальше, раз уж решил вернуться на стезю верности и добродетели. – Жаль, что я сейчас не с тобой, дома.

Эту ложь ему предстояло в самом скором времени претворить в правду. Викарий так стиснул кулак, что недавно зашитый палец обожгло болью, и тут же подумал, что со временем и при самой активной помощи времени он все же добьется того, чтобы эта ложь стала правдой…

– Ну ты и выражаешься, – заметил Чарльз, когда он повесил трубку. – Чувихами, да еще классными! Какая вульгарность! – Он по-прежнему не выпускал из рук открытку, сосредоточенно глядя в нее. Всего неделю назад его отец отказался бы верить в то, что созерцание адреса и почерка женщины может привести мужчину в состояние транса.

– В субботу ты меня спрашивал, знаю ли я эти строчки. Точнее, слышал ли я их, – напомнил ему сын. – Теперь я их увидел и вспомнил. Это строфа из длинной пьесы на религиозную тему. Вообще-то она написана прозой, но в ней встречаются стихи – точнее, песни, или даже гимны, – и это часть одного из них.

– Где ты ее видел? В библиотеке? В Оксфорде?

Но молодой человек уже не слушал пастора. Он спросил его – так серьезно, словно только об этом и думал в последние полчаса:

– Где ты был сегодня вечером? Это имеет какое-то отношение ко мне… и к Тесс?

Сказать? Бросить ему спасательный круг несбыточной надежды еще до того, как он сам все докажет и поймет?