Наследие чародея

Бриджит сделала обманный выпад вправо, затем метнулась влево. Калами рванулся за ней, но Бриджит увернулась и размахнулась, целясь поленом чародею в лицо, но тот успел присесть, и метательное орудие пролетело мимо. Бриджит бросилась в прихожую. Когда она нырнула сквозь дверь на лестницу, ведущую в башню, в подол юбки вцепились пальцы Калами. Бриджит хлопнула дверью, Калами закричал от боли и разжал пальцы, а Бриджит снова захлопнула дверь с такой силой, что железные ступени загудели в ответ, и закрыла ее на крюк. Она прекрасно сознавала, что это хлипкое приспособление рассчитано лишь на то, чтобы дверь не хлопала от ветра, а не для того, чтобы задерживать разъяренных мужчин. Но это даст ей хоть немного времени.

Маяк. Надо добраться до маяка. Подобрав подол, Бриджит побежала вверх по лестнице. Звук ее шагов, грохочущих по железным ступеням, сливался с грохотом ударов Калами о дверь — «Бам! Бам! Бам!..» Крючок задержит его ненадолго, скоро он опять бросится в погоню. Бриджит явственно представляла его насмешливое лицо, веревку в его руке и холодное, мертвое тело императрицы. Она с трудом поднялась еще на один пролет. Холодные перила обжигали пальцы, и Бриджит изо всех сил старалась не смотреть вниз.

Раньше чем Бриджит взлетела по ступенькам к люку, ведущему в крошечную комнатку, где рождался свет маяка, дверь внизу с треском распахнулась и еще одна пара ног загромыхала по ступеням — как раз в тот момент, когда Бриджит протиснулась сквозь люк, захлопнула железную крышку и задвинула мощный засов.

Пару секунд она стояла неподвижно, пытаясь отдышаться. Вот он, маяк — механизм из стекла и меди, где каждая шестеренка, каждый винтик, каждая трещинка знакомы с детства. Здесь пахнет льдом и нефтью, и это то самое место, которое она знает лучше всего в мире, во всех мирах. Маяк — это ее, родное, и если в душе у нее есть волшебство, оно проснется именно здесь.

В канистре, которую Бриджит оставила здесь перед отъездом, плескалась нефть. Резервуар открылся легко, и Бриджит вылила туда горючее. Все четыре фитиля в лампе были сухими, так же как и спички. Ключ, заводящий механизм, повернулся без труда. Руки Бриджит отчаянно тряслись, когда она чиркала спичкой, подносила ее к первому фитилю и горячо молилась неизвестно кому, чтобы он загорелся.

Когда огонек стал пухлым, голубым и удвоился в размерах, Бриджит отвела спичку от фитиля, и тот расцвел своим собственным пламенем. Три других, слава богу, последовали его примеру. Бриджит отбросила спички, закрыла лампу стеклом и тронула маятник. Луч засиял ярким светом, часовой механизм пришел в движение, затикал и защелкал, качая в лампу горючее и поддерживая четыре огонька.

Внизу, в холоде гостиной, всеми забытая Жар-птица приподняла голову.

Шаги на лестнице стихли.

Страх стал медленно расползаться по телу Бриджит. Где Калами? Что сейчас делает? Ну не ждет же, в самом деле, когда она сама откроет люк? Может, он пошел за каким-нибудь инструментом, ломом или топором, чтобы взломать дверь? А может, собирается ждать, пока голод и холод не вынудят ее покинуть свое укрытие?

Бриджит потерла руки, чтобы согреться, и огляделась вокруг… Теперь вся эта затея казалась ей абсурдной. Она взобралась сюда, чтобы колдовать. Она надеялась, что из ритмичных звуков работающего насоса и света лампы ей удастся сплести что-нибудь вроде тех чудес, что удавались ей в Изавальте. Но чудеса остались в другом мире. А здесь — только медь, железо, стекло и воспоминания.

Но там, внизу, умирает Жар-птица, уже умерла Медеан… И если она не хочет присоединиться к их компании, надо что-то делать. Но что? Что она может сделать? Здесь, на башне, она долго не протянет.

«Бриджит».

Она раздвинула шторки. Луч маяка выхватил из тьмы широкое белое пространство и темную воду, а еще — фигуру человека, стоящего у подножия башни.

Папа…

Это был Эверет Ледерли. Он стоял и смотрел на Бриджит пустыми глазами. Порой плечи его вздрагивали, словно от мучительных приступов кашля.

Папа…

«Ты меня бросила, — сказали его глаза. — Ты меня бросила».

— Нет, папа…

Она открыла маленькую дверцу, что вела на опоясывающий башню балкон, и протиснулась в нее. Эверет стоял на снегу, глядя на Бриджит дырами глазниц и вздрагивая от кашля.

«Ты убежала в мир того, кто не любил и не воспитывал тебя. Ты решила, что твой отец — он. Ты предала меня».

— Нет! — закричала Бриджит. Сердце ее разрывалось на части, слезы покатились из глаз, замерзая на щеках под пронизывающим ветром. — Пожалуйста, не надо! Мой папа — ты!

«А ведь ты обещала мне. Я доверил тебе самое ценное, что мог завещать, — работу. А ты сбежала. Сбежала от меня и от своей дочери. От всей своей семьи, от своей ответственности — к богатству и почету».

— Это не так, — колени Бриджит задрожали.