Наши разногласия. К вопросу о роли личности в истории. Основные вопросы марксизма

Энгельс говорит, что средства для устранения существующего общественного зла должны быть открыты в данных материальных условиях производства, а не придуманы тем или другим общественным реформатором. Штаммлер соглашается с этим, но упрекает Энгельса в неясности мысли, так как вопрос-то, по его мнению, именно в том и состоит, «с помощью какого метода должно быть сделано это открытие»[415]. Это возражение, свидетельствующее лишь о неясности Штаммлеровой мысли, устраняется простым указанием на то, что хотя характер «метода» определяется в таких случаях множеством разнообразнейших «факторов», но все эти «факторы» могут быть, в конце концов, приурочены к ходу экономического развития. Само появление теории Маркса обусловлено было развитием капиталистического способа производства, между тем как преобладание утопизма[416] в домарксовском социализме вполне понятие в таком обществе, которое страдало не только от развития указанного способа производства, но также, – и едва ли не больше того, – от недостатка этого развития.

Распространяться об этом излишне. Но, может быть, читатель не посетует на нас, если мы, заканчивая эту статью, обратим его внимание на то, как тесно связан тактический «метод» Маркса и Энгельса с основными положениями их исторической теории.

Мы уже знаем, что, согласно этой теории, человечество всегда ставит себе только разрешимые задачи, «ибо… самая задача является лишь там, где материальные условия ее решения уже существуют или находятся в процессе своего возникновения». Но там, где эти условия уже существуют, положение дел совсем не таково, как там, где они только еще «находятся в процессе своего возникновения». В первом случае уже наступило время для «скачка», во втором – «скачок» остается пока делом более или менее отдаленного будущего, «конечной целью», приближение которой подготовляется рядом «постепенных изменений» во взаимных отношениях общественных классов. Какова же должна быть роль новаторов в ту эпоху, когда «скачок» еще невозможен? Очевидно, им остается содействовать «постепенным изменениям», т. е., говоря иначе, они должны добиваться реформ. Таким образом находят себе место как «конечная цель», так и реформы, и самое противопоставление реформы «конечной цели» лишается всякого смысла, отступает в область утопических преданий. Кто бы ни делал такое противопоставление, – немецкий «ревизионист» вроде Эдуарда Бернштейна, или итальянский «революционный синдикалист» вроде тех, которые заседали на последнем синдикалистском конгрессе в Ферраре, – он в одинаковой мере показывает свою неспособность понять дух и метод современного научного социализма. Это полезно напомнить теперь, когда и реформизм, и синдикализм позволяют себе говорить во имя Маркса.

И каким здоровым оптимизмом веет от этих слов: «человечество всегда ставит себе только разрешимые задачи!». Они не означают, конечно, что хорошо каждое решение великих задач человечества, предлагаемое первым встречным утопистом. Иное дело – утопист, а иное дело – «человечество», или, точнее, общественный класс, представляющий в данное время великие интересы человечества. Тот же Маркс очень хорошо сказал: «Чем глубже захватывается жизнь, данным историческим действием, тем более растут размеры массы, совершающей это действие». Этим окончательно осуждается утопическое отношение к великим историческим задачам. И если Маркс все-таки думал, что человечество не ставит себе неразрешимых задач, то с теоретической стороны эти его слова представляют собою лишь новое выражение мысли об единстве субъекта и объекта в ее приложении к процессу исторического развития, а со стороны практической они выражают ту спокойную, мужественную веру в достижение «конечной цели», которая заставила когда-то нашего незабвенного Н.Г. Чернышевского горячо воскликнуть:

«Пусть будет, что будет, а будет все-таки на нашей улице праздник!».