Письменный стол был завален бумагами в папках и без папок, печатными записками, книгами, докладами и письменными принадлежностями. На столе стояли: громадная чернильница, лампа, свечи с абажурами, разные изящные вещицы и несколько фотографий, между которыми выделялся портрет замечательно красивой молодой женщины, обвитый венком из засохших цветов. Спереди было два кресла, а около места, где сидел Сергей Александрович, красивый курительный прибор.
Таков был кабинет, где в течение пятнадцати лет Сергей Александрович сидел на страже государственных интересов. В этот кабинет часто входили в горе и уходили веселые, но еще чаще входили с надеждой и уходили обезнадеженные… Уютный уголок видел много пролитых женских слез, но видал и улыбки… Много людских участей решалось в этой комнате.
Сергей Александрович подошел к столу, переставил число на календаре, уселся в кресло, закурил сигару, вынул из вороха газет, лежавших на столе, «Journal de S.-Petersbourg»[3] и стал пробегать газету, тихонько отхлебывая чай.
Кривскому, однако, не читалось. Он взял другую газету, третью и отложил их в сторону. По лицу его пробежала тень. Он облокотился на локти и задумался. Случайно взор его упал на фотографию молодого офицера, и Сергей Александрович насупил брови.
Сын, любимый сын, приводил отца в отчаяние. Он не раз платил за него долги, сердился, но платил. Сын обещал исправиться, но вчера вечером жена опять умоляла его спасти сына. Который раз он спасал своего любимца, и опять спасать!
«Это, наконец, слишком! — вздохнул он. — Я поговорю с ним… Так никаких средств не хватит… И без того долгов много…»
Он позвонил. Вошел камердинер, плотный старик с узкими плутоватыми глазками на мясистом лице. Старик давно служил у Сергея Александровича и знал его вдоль и поперек.
— Александр Сергеевич встал?
— Нет-с, они изволят почивать.
— Разбуди его. Впрочем, постой… не надо…
«Пусть спит! — смягчился вдруг старик, любивший без памяти своего Вениамина. — Верно, он и лег-то недавно!»
— От Виктора Павловича курьера не было?
— Нет-с.
— Поди, братец, узнай… Да что там… — Он кивнул головой на дверь, — много народу?
— Кажется, немного.
— Так поди насчет курьера узнай, да потом попроси ко мне дежурного.
Сергей Александрович опять погрузился в размышления.
Курьер от Виктора Павловича волновал Кривского, волновал до того, что он поминутно поглядывал на дверь. Вчера Виктор Павлович должен был говорить об его стесненных обстоятельствах и обещал дать ему знать о результатах. Сергей Александрович уже не раз прибегал к этому средству и теперь снова вынужден был хлопотать. Его одолевали долги.
Вошел камердинер с сияющим лицом и подал конверт.
— Сию минуту привез курьер от Виктора Павловича.
Сергей Александрович быстро разорвал конверт и начал читать. Лицо его принимало выражение благоговейного умиления.
— Как он добр… как добр! — прошептал он, утирая навернувшуюся слезу. — Как добр!..
Французское письмо, приведшее Кривского в такое настроение, содержало следующие строки:
Сергей Александрович снова перечел записку и повеселел. Он написал ответ и, отдавая письмо, прибавил:
— Отдай курьеру. Пусть едет с богом…
Василий, или Василий Иванович, как звали все камердинера Сергея Александровича, казалось, радовался не меньше барина. Он знал в чем дело и теперь был уверен, что на днях получит порядочный куш, который он занимал для Александра Сергеевича или, говоря проще, который он дал из своих сбережений, конечно за порядочные проценты и под вексель. Сумма была изрядная, тысяч до десяти, и Василию Ивановичу было отчего радоваться.
Он отправил курьера, а сам пошел наверх, в комнаты Александра Сергеевича, сообщить сыну о том, что отец получит порядочную сумму и, следовательно, Александру Сергеевичу надо приготовить список долгов.
Молодой чиновник уже дожидался у дверей кабинета и ждал момента, когда Сергей Александрович поднимет голову.