Нашествие с севера

В дверях опять появился Камил, уже отчистившийся от утки. На этот раз он постарался пройти как можно незаметнее, но тем самым обратил на себя гораздо больше внимания, чем если бы объявил еще о чем-нибудь. На него одновременно посмотрели почти все, а Веллет, поднявшись из-за стола, поднес ему кружку с грогом и сказал так, чтобы было слышно:

— Ты бы лучше тост сказал, а то всё трудишься да трудишься…

Камил дрожащей рукой принял кружку и раскрыл рот, чтобы и впрямь что-то произнести, но тут подскочил кто-то из пальмерских сотников, поднес ему серебряный кубок раз в пять побольше кружки Веллета и непринужденно посоветовал юнцу:

— Негоже при королеве с лепной бадейкой здравицы поднимать. На-ка! — Он отобрал у него кружку и сунул в руку кубок, наполненный до краев.

Камил бросил на королеву умоляющий взгляд, но Элис была занята беседой с лордом и, казалось, вообще его не видела. Пришлось произносить.

— Я хочу поднять это кубок… — начал он.

— И выпить! — рявкнул кто-то из сотников.

— …и выпить за… — на мгновение он замешкался, соображая, за что сегодня еще не пили, — …выпить за процветание и нерушимость… и еще за здоровье королевы и наследницы.

— Крепко сказано! — похвалил его Веллет, и все, быстренько заглотив содержимое кружек, уставились на Камила, желая проследить, чтобы любимец королевы непременно выпил до дна.

Пока он пил, стреляя глазками поверх кубка, сзади по знаку Веллета к нему подошли два стражника — и вовремя — они успели подхватить Камила как раз в тот момент, когда пол начал уходить у него из-под ног.

Еще накануне празднества королева распорядилась складывать тех, кто переберет лишнего, в темной галерее, вдоль которой располагались кельи для прислуги. Там заранее были свалены подержанные шкуры, но пока ни у кого не возникло потребности срочно отдохнуть — Камил оказался первым. Клюквенное вино многолетней выдержки сделало свое дело — он совершенно не чувствовал, как его несут по темным коридорам, укладывают на бочок и заботливо укрывают шкурами, и тем более он не мог знать, сколько времени прошло до того момента, когда он очнулся…

— Воины мои, вы мертвы, а ваши противники еще живы! Разве это справедливо! Но всё в ваших бледных руках! Перебейте моих врагов, и они станут такими же мертвыми, как и вы. И вам, воины мои, будет веселее. А если вы снова заскучаете, мы с вами найдем, кого еще умертвить. А когда мы истребим всех, живее вас никого не будет, и мы создадим на земле царство мертвых. Ваше царство, болваны! Вперед! Вперед!

Из-под сцены выскочило дюжины две лицедеев в серых саванах, размахивающих деревянными мечами, изобразив волну, они накатились на стену замка, которая служила задником. Соприкоснувшись с каменной кладкой, драматические меченосцы хором сказали «Ой!», откатились назад, рассыпались и вновь исчезли под деревянным настилом.

Одно облако, сколоченное из досок, было обтянуто белым полотном, а другое — черным. На белом облаке сидела белая маска в белом балахоне, а на черном никто не сидел — ни один из актеров не согласился изображать Нечистого, и поэтому звучал только его хриплый устрашающий голос. Героическая драма чем дальше, тем больше напоминала комедию, и при каждом новом появлении меченосцев публика начинала хохотать, так что порой невозможно было расслышать, что говорят на сцене. Обычно подобные представления кончались, когда утомленная публика сама собой расходилась, одна пьеса сменялась другой — это могло тянуться и двое суток. Начинали обычно с трагической истории молодого безземельного эллора, из имущества имеющего лишь меч и сердце, полное отваги и любви то к дочке королевы, то к рыбачке из прибрежного селища. История эта обычно ничем хорошим не кончалась, и чтобы уравновесить печаль весельем, воскресшие герои развлекали публику сальными анекдотами, показанными в лицах, то есть в масках — по древней традиции актер не мог показать публике своего лица…