Наше житье

Послание было готово, когда зашел к нам общий наш друг адвокат, человек бывалый и опытный.

Узнав, чем мы занимались, он призадумался и сказал серьезно:

— А вы правильно письмо написали?

— То есть… что значит «правильно»?

— А то, что вы можете поручиться, что вашего корреспондента за это ваше письмо не арестуют и не расстреляют?

— Господь с вами! Самые простые вещи — за что же тут!

— А вот разрешите взглянуть.

— Извольте. Секретов нет.

Он взял письмо. Прочел. Вздохнул.

— Так я и знал. Расстрел в двадцать четыре часа.

— Ради Бога! В чем дело?

— Во всем. В каждой фразе. Прежде всего — вы должны писать в женском роде, иначе вашего брата расстреляют, как брата человека, сбежавшего от призыва. Во-вторых, не должны писать, что получили от него письмо, ибо переписка запрещена. Потом — не должны показывать, что знаете, как у них скверно.

— Но как же тогда быть? Что же тогда писать?

— А вот разрешите, и я вам это самое письмо приведу в надлежащий вид. Не беспокойтесь — они поймут.

— Ну, Бог с вами. Приводите.

Адвокат пописал, почиркал и прочел нам следующее:

«Дорогой Володя!

Письма твоего не получал. Очень хорошо, что у вас так хорошо. Неужели правда, что у вас уже не едят человеческого мяса? Этакую-то прелесть! Опомнитесь! Говорят, у вас страшный процент рождаемости. Все это безумно нас успокаивает. Мне живется плохо. Не хватает только вас, и тогда было бы совсем скверно… Я вышла замуж за француза и в ужасе.

Твоя Иван-сестра».

Приписка:

«Всех вас к черту. Тэффи».

— Ну вот, — сказал адвокат, мрачно полюбовавшись своим произведением и проставив, где следует, запятые. — Вот в таком виде можете посылать без всякого риска. И вы целы, и получатель жив останется. И все же письмо будет получено. Так сказать — налаженная корреспонденция.

— Боюсь только насчет приписки, — робко заметила я, — как-то уж очень грубо.

— Именно так и нужно. Не расстреливаться же людям из-за ваших нежностей.

— Все это чудесно, — вздохнул Иван Андреич. — И письмо, и все. А вот только, что они о нас подумают? Ведь письмо-то, извините, идиотское.

— Не идиотское, а тонкое. А если даже и подумают: вы обыдиотились, — велика беда. Главное, что живы. Не все по нынешним временам могут живыми родственниками похвастаться.

— А вдруг они… испугаются?

— Ну, волков бояться — в лес не ходить. Хотят письма получать, так пусть не пугаются.

* * *

Письмо послано.

Господи! Господи! Спаси и сохрани.

Дети

Маленький фельетон

Мелькают дни, бегут месяцы, проходят годы.

А там в России растут наши дети — наше русское будущее.

О них доходят странные вести: у годовалых еще нет зубов, двухлетние не ходят, трехлетние не говорят.

Растут без молока, без хлеба, без сахара, без игрушек и без песен.

Вместо сказок слушают страшную быль — о расстрелянных, о повешенных, о замученных…

Учатся ли они, те, которые постарше?

В советских газетах было объявлено: «Те из учеников и учителей, которые приходят в школу исключительно для того, чтобы поесть, будут лишены своего пайка».

Следовательно, приходили поесть.

Учебников нет. Старая система обучения отвергнута, новой нет. Года полтора тому назад довелось мне повидать близко устроенное в Петрограде заведение для воспитания солдатских детей.

Заведение было большое, человек на 800 и при нем «роскошная библиотека».

Так как в «роскошную библиотеку» попали книги частного лица, очень об этом горевавшего, то вот мне и пришлось пойти за справками к «самому начальнику».

Дом, отведенный под заведение, был огромный, новый, строившийся под какое-то управление. Отдельных квартир в нем не было, и внутренняя лестница соединяла все пять этажей в одно целое.

Когда я пришла, — было часов десять утра.

Мальчики разного возраста — от 4 до 16 лет, с тупым скучающим видом сидели на подоконниках и висели на перилах лестницы, лениво сплевывая вниз.

Начальник оказался эстонцем, с маленьким, красненьким носиком и сантиментально голубыми глазками.

Одет, согласно большевистской моде, во френч, высоченные кожаные сапоги со шпорами, широкий кожаный кушак, — словом, приведен в полную боевую готовность.

Принял он меня с какой-то болезненной восторженностью.

— Видели вы наших детей? Дети — это цветы человечества.

— Видела. Что это у них, рекреационный час? Перерыв в занятиях?

— Почему вы так думаете? — удивился он.

— Да мне показалось, что они все там, на лестнице…

— Ну да! Наши дети свободны. И прежде всего мы предоставляем им возможность отвыкнуть от рутины старого воспитания, чтобы они почувствовали себя свободными, как луч солнца.

Так как дело происходило вскоре после знаменитого признания Троцкого: «с нами работают только дураки и мошенники», то я невольно призадумалась.

— Мошенник или дурак? И тут же решила — дурак!