Наш Современник, 2006 № 10

Если всю жизнь читать и перечитывать великие и замечательные книги, всё равно времени не хватит. Я вот поглядываю на полки и думаю: когда я перечитывал Шекспира, Стендаля, Лескова? Сколько лет собираюсь! Помню их произведения уже смутно. Люблю античность, а всего, даже того, что так скупо издавалось в нашей просвещённой стране (!), не читал. Ксенофонта и не раскрывал даже. Стоит в почетном ряду “Литературных памятников” и стоит. После институтских лет много и не нужно читать (если ты не критик и не преподаватель). Лечь лучше перед сном и снова найти любимую главу в романе “Война и мир”, — какое это наслаждение! Я ловил себя: возьму томик с “Евгением Онегиным”, начну главу, успокоюсь: “Да я же знаю! Письма Татьяны, дуэль с Ленским, Татьяна-генеральша…”. Но коварство в том, что, не успокаивая себя знанием романа, я бы мог ещё раз все пережить, подышать воздухом русских усадеб, спеленаться чувством героев, угадывать то там, то тут самого Пушкина; не хватать книгу новую, а задержать чтение романа, полистать комментарии к “Евгению Онегину”, другие сопутствующие материалы XIX века… Чтение — это неторопливое участие души в событиях и поворотах судеб героев. Так сейчас почти никто не читает. Растянуть время чтения — значит замедлить расставание с эпохой, которая только в книге и есть. Когда читаешь быстро и много, душа не успевает пропитаться. Не потому ли мы такими дёргаными стали, что рвём из книг одну информацию? Чувство как бы утрачено за ненадобностью. Да и в книгах-то нынешних, если говорить правду, чувства тоже нет. Одни проблемы и эта самая информация. Пробежал глазами, а утром уже хлопочешь в очереди о том, чтобы достались тебе “Московские новости”. Вечная жажда новостей! Нет, лучше прилягу сейчас и почитаю у Толстого, как Николенька Ростов возвращается из армии на побывку к отцу-матери, а Васька Денисов спит в санях… Тридцать тысяч раз читал — и не скучно!

1988

Январь. Случалось ли с вами такое: вы приехали в маленький городок или в станицу, в деревеньку, уладили свои дела, кого-то, может, поздравили с круглой датой, пображничали немножко, мимолётно увлеклись лучистыми глазками, сказали: “Ах, как тут у вас хорошо” и малое время спустя, оглянувшись вокруг, сравнив чужие углы со своими и всюду встречая незнакомцев, вдруг сказали себе: поскорей бы домой! Странно было бы жить тут постоянно! И вы уехали без мучений, оставив свой след где-то во дворе или в казённом заведении, и вас, может, долго будут помнить (особенно ваши восклицания: “Ах, как тут у вас хорошо!”), вспоминать ваше обещание вернуться, но вы о том благополучно позабыли, уже много раз побывали в других уголках, где вас радушно встречали, угощали и где вы опять хвалились, что рады бы жить там…

Февраль. Читаю “Яснополянские записки” Д. П. Маковицкого. Если бы такие четыре тома записей кто-то оставил нам о Пушкине или Лермонтове! А то и побольше. Замечательную тоску выразил Бунин: как жаль, что никто не догадался записывать про Пушкина самое простое: куда он пошёл, что сказал; всё было бы драгоценно и интересно. Вот он пришёл к Карамзиным, вот он с отцом и матерью, с братом, вот он в Тригорском болтает с барышнями и хозяйкой. Не было такого чудного “шпиона”, который бы караулил Пушкина. Ему бы надо везде подкладывать амбарную книгу, чтобы он, проходя мимо, балуясь в гостях, гуляя по саду, раскидывал нечаянные строчки своих летучих мыслей. Он мало дорожил собой, ночами не зажигал свечку, как Толстой, — поскорее записать что-то сверкнувшее и пропадающее искрой в сознании. Пушкин и мне оставил досаду: зачем он только одну строчку написал о Тамани?

В мире совершается одно убийство за другим — и каждый раз… во имя человечности и правды, во имя народа и государства. Каждый раз толпы бурно отмечают ликованием на площадях и улицах эти убийства. Обиженным, жаждущим правды кажется, что это убийство последнее, лидерами убийство благословляется или осуждается в зависимости от политической выгоды. Милосердия как такового в душе политиков нет. Милосердие их политизировано. Всё, что на пользу новой власти, человечно. Они не думают, что так же воровски и подло могут завтра расстрелять и их. Пока Чаушеску был у власти, его можно было ненавидеть, но вот его хитро, беззаконно расстреляли, и его жалко. Цинизм властителей всего мира беспределен. Вчера ещё Чаушеску поздравляли с избранием президентом, сегодня называют тираном и палачом. Целую неделю считают костюмы, платья Николая и Елены Чаушеску, но ни одного слова в доказательство г е н о ц и д а привести не могут. Раскрылись! Запрыгали, закричали эти вечные вертуны — журналисты, полетели телеграммы признания новой власти, которая взошла… опять на крови.

Казнь супругов Чаушеску напоминает убийство царской семьи в Екатеринбурге в 1918 году. Святейший патриарх Тихон не мог промолчать. Святейший патриарх Пимен и папа римский Иоанн Павел II молчат. Христовы заповеди попраны политикой.