Наш Современник, 2006 № 06

Представил я родного старикана в таком положении, и пала мне в голову мысль помочь ему. “Знаю, — написал я ему, — что больничное время — длинное время и коротать его трудно. Попробуй-ка ты, дорогой мой, от скуки заняться описанием своей — худой ли, хорошей, но уже довольно длинной — жизни; писать-то ведь ты умеешь, я в этом убедился, читая твои письма. По ним знаю, как ты жил последние десять лет, то есть после моего отъезда в Москву, и многое из того, о чём ты печалился, чему радовался, “вставил”, как ты выразился, в поэму “Письма из деревни”. Теперь меня интересуют твои молодые годы. 24 года было тебе, когда в наших деревнях организовались колхозы. Что тебе запомнилось из этого времени? Напиши.

И ещё. В 1937 году был “взят” (опять твоё слово; в городе говорят: “был репрессирован”) твой отец, а мой дедушка. Восьмидесятый год шёл ему тогда… Вступая в партию в сентябре 1942 года под Сталинградом, я не мог не указать в анкете: из родственников был репрессирован дед по матери Василий Алафёрович Шилов.

“Был репрессирован…” А за что — и до сих пор не знаю. И хотя потом ты и писал мне, что “после разоблачения культа Сталина” к тебе приезжал “капитан” и сказал, что твой отец полностью реабилитирован за отсутствием состава преступления, и всё же: что ему было поставлено в вину?”

Далее я посоветовал крёстному написать, где он воевал, как был ранен, чем помог колхозу после возвращения с фронта, а точнее, из госпиталя… “Бумагу и перо принесёт тебе Валентин Васильевич*, — добавил. — Начинай: глаза боятся, а руки делают”.

Ответ пришёл не скоро. Да я и не ждал скорого ответа. Что ни говори, а водить пером по бумаге семидесятилетнему мужику, всю жизнь державшему в руках то плуг, то кузнечный молот — дело нелёгкое. И всё-таки мой старикан отважился на это. И впервые в жизни исписал он 12 листов бумаги, 24 страницы!

Об организации колхозов в его “воспоминаниях” значилось: “Отец записался в колхоз без долгих колебаний, в числе тех, кому не раз в жизни довелось убедиться, что артель — дело стоящее, кто хорошо помнил народную мудрость: “Дружно — не грузно, а врозь — хоть брось”. Таких мужиков в деревне было немного, с десяток, может, но на них равнялись все остальные. И колхоз был создан. Назвали его “Красный двигатель”. По подсказке, конечно, уполномоченных”.

И вот что меня особенно поразило. Записавшись в колхоз, мои земляки, оказывается, не пали духом, не опустили руки, как это утверждалось во множестве сочинений братьев-писателей и журналистов. Крёстный писал: “Обобществили всё, что было необходимо для артельного труда. Работали за трудодни, безо всяких норм, но на совесть, как и велось испокон в артелях, от зари до зари. Земля была ещё не истощённая. Вывозили на полосы не только весь навоз, но даже и землю из-под навоза. Чистили пруды, ил — тоже на поля. Урожай собрали “замечательный” (любимое словечко крёстного) — разделили по трудодням. Мой отец даже не взял всего причитавшегося ему зерна, потому как некуда было ссыпать.

На второй год ввели трудонормы, разбились на бригады. Работа шла с огоньком: рубили и жгли подсеки, раздирали малотравянистые луга, убирали камни с полей, тяжёлые закапывали прямо на полосах, косили литовками, жали серпами, снопы сушили в овинах на садилах, купили молотилку с конным приводом… веялку ручную…

Всё делали вовремя и без потерь.

Жили весело, в любом деле старались показать себя, ни в чём не отстать от других, не опозориться”.

И потрясающий, не соответствующий нашим представлениям о том времени вывод: “Молодые и старые были довольны”.

Читал я эти строки и думал: а правы, оказывается, те, кто утверждает, что русский человек по складу своей души испокон века человек артельный. Пугай его чем угодно, только не артелью. “Толоки”, “помочи”, “подряды”, “дожинки” в любой деревне были обычным делом. На них шли, как на праздник, и каждый имел в виду показать на таком “празднике” не только свою силу, своё умение, но и свой характер!

Но только до той поры, пока всё было по уму, всё по-честному, пока труд и оплата за труд — равными долями: это — в свой амбар, это — в государственный. Не были обузой для артели “Красный двигатель” ни старый Шилов, ни молодой. Василия Алафёровича, честность которого, бережливость, аккуратность, а главное — трезвость, служили примером для каждого, выбрали на одну из самых высоких должностей — “инспектором по качеству”. В оценке пахоты да сева, косьбы да жатвы последнее слово было за ним. Старая Александра Лазаревна, жена его, узнав об этом, сказала:

— Ой, дедко, наживёшь врагов…

Как в воду глядела…

Младшему Шилову артель предложила освоить кузнечное дело: сельхозмашин всё прибавлялось, поступали жатки, косилки, а настроить их, тем более отремонтировать, если что случится, некому. Позарез нужна была своя кузница!

— Вот что, Ваня, — подступил к нему председатель. — Отправляйся-ка ты на хутор к Ивану Константиновичу — он тебе родственник всё же, не откажет. Научишься ковать, а особенно сваривать железо, большим человеком станешь.