Наш Современник, 2006 № 01

Приехав в Судак, Охочинский приказал собрать всех татар из Верхнего и Нижнего Таракташа и объявил, что они должны не только обеспечить безопасность свидетеля Якуба и его семейства, но и сами последовать его примеру, если им известно что-то об убийстве. После этого он допросил троих подозреваемых. Они ни в чем не сознавались. Тогда капитан распорядился отвезти их поодиночке в Феодосийский тюремный замок, а сам, передав дело полиции и прокуратуре, вернулся в Симферополь.

— Хорошая работа! — сказал Звонарев.

— Не спешите, не спешите, мой друг! Дальше начинается самое интересное. — Кубанский снова взялся за бутылку. — Вы как?

Размякший от хорошего коньяка, Алексей кивнул.

— Когда дело передали в феодосийский военно-полевой суд, за него взялся защитник Алексей Петрович Барановский, человек либеральных взглядов. Его сразу насторожило, что при наличии, в общем, солидных улик повис в воздухе вопрос о деньгах, полученных в Судаке игуменом Парфением, и не найдены крупные кости пострадавшего или их фрагменты. А может быть, он жив и скрывается? Отчего не берется в расчет его давнее желание покинуть Кизилташ, так и не удовлетворенное церковными властями? Были и другие вопросы: почему таракташские жители стали давать активные показания после того, как в селе появились на постое солдаты? Насколько вообще правомочны доказательства, добытые в тюрьме? Отчего Сеит Амет, рассказывая даже такие мелочи, куда спрятал уздечку, ни слова не сказал о том, куда вывезли крупные кости трупа? Не оттого ли, что ответы Сеит Амета сочиняли следователи, сами не знающие, где эти кости?

Барановский обнаружил также, что в ходе следствия не было произведено ни одной очной ставки. Он настоял на очной ставке Сеит Амета и Якуба в судебном заседании. Как всякий восточный человек в подобном положении, Сеит Амет вел себя эмоционально, кричал на Якуба, ему сделали три замечания, а потом прокурор, фактически взяв на себя обязанности судьи, подошел к обвиняемому, схватил его за кафтан и пригрозил: “Послушай, Сеит Амет, если ты не будешь слушаться и не замолчишь, то на тебя сейчас наденут кандалы”.

Но обвинитель давил не только на Сеит Амета. Барановский был адвокатом новой школы и придавал большое значение агитации в судебном заседании, активно использовал в своих репликах иронию и сарказм. Тогда прокурор потребовал от суда, чтобы он запретил защитнику обращаться к нему лично, а делал это в письменном виде. Это были, в общем, формальные придирки, но, к удивлению Барановского, судьи не только согласились с обвинителем, а еще и обязали защитника “не вперять в подсудимых пристальных взглядов”, не рисовать фигур на бумаге, так как это могут быть условные знаки для подсудимых, избегать резких выражений вроде “Я требую” и тому подобное. В таких условиях защищать обвиняемых, плохо знавших русский язык, Барановский, конечно, не мог. К тому же ему стало известно, что суд намерен добиваться назначения вместо него нового адвоката. Тогда он публично отказался от возложенной на него обязанности защиты подсудимых.

В итоге трех обвиняемых — Сеит Амета, Сеита Ибраима и Эмира Усеина — приговорили к повешению, а четвертого привлеченного по этому делу, будущего муллу Сеита Мемета Эмира, отправили в ссылку. Но дело приговором не кончилось, оно получило скандальный резонанс. Барановский активно выступал в прогрессивной печати, утверждая, что дело игумена Парфения сфальсифицировано от начала до конца. А через несколько лет один чиновник встретил за границей в поезде человека, который рассказал ему, что он бывший игумен Парфений, укравший сам у себя деньги. Будто бы его потом еще видели в Монте-Карло: за игорным столом зашел разговор о нашумевшем преступлении, и один из проигравшихся сказал с усмешкой, что он и есть тот самый сожженный игумен и проигрывает последние деньги Кизилташского монастыря. Конечно, любое значительное событие обрастает пухом легенд, но вот вам не легенда. Кровавое зерно, брошенное в землю, дает кровавый же урожай. Приказчика Сеит Амета Эсмерали казнили, а крымско-татарских националистов после революции семнадцатого года возглавил его потомок Сеит Амет, или Сейдамет, как тогда говорили.

— Интересная история, хотя и жутковатая, — пробормотал Алексей, когда Кубанский наконец закончил. — Но в чем ее острота, о которой вы говорили? Какие широкие исторические и философские обобщения из нее можно вывести, если не считать “кровавого урожая”?

Кубанский удивленно уставился на него.

— Вы что, не знаете про выселение Сталиным татар из Крыма? Их, между прочим, обвиняли примерно в том же, что и таракташскую троицу. Или не читали про дело Бейлиса, которое явилось венцом подобных процессов? А о прокуроре Вышинском вы слышали? “Дело игумена Парфения” — эти типичная российская трагедия, когда человеческими жизнями жертвуют ради политических целей.

— А если игумена Парфения действительно убили? У меня мороз пошел по коже, когда вы рассказывали, как его жгли. Его жизнь, что, не в счет?