Наш Современник, 2006 № 01

Колокольный звон — яркая страница русской культуры. С глубокой древности он сопутствовал жизни народа, созывал на битву, оповещал о пожаре, мерно и торжественно провожал людей в последний путь. Кого только из русских композиторов не привлекало богатство церковных звонов — Глинку, Мусоргского, Чайковского. Своими звонами славились Новгород, Псков, Суздаль, но такого хорошо настроенного “оркестра”, как на звоннице Успенского собора в Ростове Великом, нигде не было.

Ростовские колокола — уникальные образцы литейного искусства. Самый большой колокол — “Сысой” — весит две тысячи пудов. Звон его слышен за восемнадцать километров. Славятся своими мелодичными голосами наряду с “Сысоем” “Лебедь”, “Баран”, “Полиелейный”. Мастера-звонари передавали по наследству древнее искусство управления колоколами. Каждый такой умелец обладал музыкальным слухом, был талантливым импровизатором. Об этом с восхищением свидетельствовал В. В. Стасов.

Мелодия каждого из ростовских звонов — Ионинского, Акимовского, Егорьевского, Будничного — отличается друг от друга и зависит от числа колоколов, участвующих в действе. В Акимовском звоне, например, участвуют тринадцать колоколов, которыми управляют пять звонарей, а Будничный звон шестью колоколами может производить и один человек. Шаляпин и Горький специально приезжали в Ростов Великий слушать звоны. И Гектор Берлиоз, слушая их, восхищался. Говорят, что Бетховен написал свою “Апассионату” на основе Егорьевского звона ростовских колоколов. Нотную запись великому композитору прислал его поклонник — австрийский посол в России.

Когда я пришел с предложением о записи ростовских звонов к директору Всесоюзной студии грамзаписи “Мелодия”, он без обиняков заявил:

— Я не собираюсь по вашей милости класть партийный билет на стол.

Примерно такой же ответ я получил в других организациях, имевших технические возможности стереофонической записи. Помог случай. На киностудии имени М. Горького требовался звуковой материал для исторического фильма. Звукооператор А. Матвиенко получил разрешение и готов был выехать вместе со мной в Ростов. Перед отъездом я на всякий случай позвонил в Ростовский горком партии.

— Разрешение мы даем, — ответили из Ростова, — но всего на три-четыре часа.

Рано утром мы выехали, а ровно в полдень в Ростове ударили колокола, которые молчали десятилетия. Запись прошла удачно, если не считать небольшой помехи. Встревоженные воробьи и голуби, жившие на колокольне, подняли страшный гвалт, и от них так до конца и не удалось избавиться.

Звоны были записаны, но кто будет выпускать пластинку? Секретарь парткома Министерства культуры СССР, где я работал, Б. В. Покаржевский, пригласил меня к себе и “отечески” наставил:

— Мне сказали, что ты “Ростовские звоны” студии грамзаписи усиленно навязываешь. А ведь музыка-то церковная…

Все застопорилось — “опиум для народа”. Опять же выручил случай.

В Москву приехал американский импресарио N 1 Соломон Юрок. Он ставил свои условия, на которых хотел организовать гастроли нашего балета. Жесткие условия Юрока Большой театр не устраивали, и обе стороны начали маневрировать. Юрок пришел в министерство, но E. А. Фурцева была занята и не торопилась принимать настойчивого импресарио. Соломон сидел в приемной и скучал. Я попросил помощника министра Н. С. Калинина “развлечь” бывшего россиянина и “прокрутить” для него “Ростовские звоны”. Интересно было, как он на это отреагирует. Проходит минута, вторая… Дверь открывается, входит Е. А. Фурцева и с изумлением обращается к Юроку:

— Что с вами?

Соломон Юрок плакал. Прослушав запись до конца, он попросил Фурцеву продать ему лицензию на пластинку “Ростовские звоны”. И все решилось. Пластинку у нас стали печатать с аннотацией на русском и других языках.

Руководители студии грамзаписи, несколько изменив мой текст на конверте пластинки, поставили другую фамилию. Я решил подать на них в суд, но, слава Богу, урезонился древней индийской мудростью “Бхагавад-гиты”: “Лишь на деяние имеешь ты право и никогда — на его плоды; да не будут плоды твоего деяния побуждением к нему; да не будет у тебя оправдания бездеятельности”. Тягаться со студией звукозаписи я не стал, и правильно сделал — себе дороже.

По моему разумению, кроме любимой работы человек обязательно должен быть причастен к какому-то большому общественному делу. Таким делом для меня, теперь уже ясно, “до скончания живота” является охрана и пропаганда культурно-исторического наследия России. Именно на этом общественном поприще судьба счастливо свела меня со многими видными патриотами — учеными, писателями, художниками, реставраторами-подвижниками. Первым в этом ряду по праву должен быть назван П. Д. Барановский. Он был выдающимся ученым, последователем всемирно известного византиниста академика Н. П. Кондакова, и вся жизнь его была отдана любимому делу — изучению и реставрации памятников нашей национальной архитектуры.