Наш Современник, 2006 № 01

В то же время я не мог оправдать членов Верховного Совета в том, что они забрали себе право на обсуждение и решение всех вопросов — от законотворчества до хозяйствования, зачастую подменяя исполнительную, а порой — и судебную власть. Я так и не понял, почему Верховный Совет скопировал структуру ЦК КПСС с его отраслевыми отделами и секторами, только их роль здесь исполняли комитеты и комиссии, причем делали это куда ретивее, чем партийные функционеры. И притом далеко не всегда профессионально.

Время приближалось к весне, выборы были назначены на 26 марта 1989 года. Закон о выборах, как и изменения в Конституции, были всенародно обсуждены и приняты, борьба кандидатов в депутаты за голоса избирателей развернулась нешуточная. Но её участники оказались в неравном положении. На мой взгляд, создатели Закона о выборах испугались того, за что сами ратовали, а именно — демократии: они законодательно предусмотрели неоднородность грядущего депутатского корпуса, в котором часть избранников — 1500 человек — должна была пробиться сквозь густые тернии выборов по территориальному принципу, а другая — 750 человек — легко и безболезненно попадала на Съезд, избранная общественными организациями, которые были пока что послушны властям.

Естественно, что эти организации, в том числе творческие союзы, в первую очередь выдвинули своих руководителей — они и стали депутатами. Естественно и то, что депутаты, всерьёз сражавшиеся с соперниками в округах, довольно враждебно относились к безмятежно прошедшим в депутатский корпус коллегам.

Не могу утверждать, что я сразу увидел ошибочность подобной системы. Нет, я не особенно верил утверждениям, будто таким образом общественные организации получают дополнительный канал прямого воздействия на властные структуры — это не более чем аргумент в не слишком честном споре. Но поначалу я наивно полагал, что в отсутствие многопартийности на Съезде и в Верховном Совете корпоративное представительство сделает состав парламента более разнообразным, расширит его социальную базу. Однако наивности моей хватило ненадолго.

Не самый демократический принцип был заложен уже на этапе составления списка “750-ти”. 100 человек — от девятнадцатимиллионной КПСС. 100 — от двадцатишестимиллионного комсомола. 100 — от едва ли не двухсот миллионов членов профсоюза! И так далее… Вряд ли кто-нибудь взялся бы объяснить такое неравное представительство. К тому же получалось, что одни и те же люди выбирали нескольких депутатов.

Возьмём хотя бы членов ЦК КПСС. Сначала они выбирали депутатов от партии. Потом (пусть и опосредованно) от профсоюзов — каждый являлся членом какого-либо из них. Потом по местожительству — от территории. Примерно то же можно сказать и об академиках, и о писателях, и о художниках, и о защитниках мира… В то время как рядовые граждане страны обновлённых Советов могли использовать право выбора лишь однажды — голосуя по местожительству.

К слову сказать, не могу не отметить, что осуждённая всеми демократами “красная сотня”, то есть группа депутатов от КПСС, была составлена по старому и, на мой взгляд, хорошему партийному принципу: в ней были и секретари парторганизаций, и писатели, и ученые, и рабочие, и крестьяне.

Сразу после подведения итогов выборов состоялось заседание Политбюро, на котором мы опять не сошлись с генсеком в оценке результатов. Горбачёв был в приподнято-радостном настроении. Выборы, утверждал он, показали огромный авторитет компартии у народа: 87 процентов депутатов — члены КПСС… Вопреки обыкновению, он начал разговор на заседании первым, словно хотел собственным авторитетом утвердить победу, предчувствуя возможные возражения. Однако некоторые участники заседания были настроены иначе. Партия проиграла выборы, сказал я. Тридцать руководителей местных партийных организаций, выдвинутых по территориальным округам, позорно и шумно провалились, проиграв куда менее маститым и известным, но более “убедительным” соперникам.

— Но тоже членам партии! — утверждал Горбачёв.

— Их выбирали не за членство в КПСС, — не соглашался я. — Наоборот, они нигде не подчеркивали его.