Наш Современник, 2005 № 02

Быль без сказки плоскодонна

и вообще не нужна.

Сколько славных продолжений знал «Горбунок»! Перепечатки и пересказы; балеты и кукольные театральные постановки; многоязычные переводы, в полном смысле по всему свету… И если где-то не справляются с нашим хитрым суффиксом в слове «конёк», да и «горбун» или «горбатый» поэтому оказывается как-то грубовато — вместо ласкательного «горбунок», то что ж: перевести ершовское заглавие хотя бы как «маленький конь-огонь» — это тоже по существу вопроса. Искромётную сказку освоил мир «новейшей информационной техники», сказку принял весь народ. Кстати, когда она дошла до Байкала, один разумный (и до чрезвычайности одарённый) сказыватель-сибиряк Магай переписал себе книжку Ершова от руки; и потом он доверчивым слушателям баял «Конька» уже от себя, цветистой прозою. Получалось что-то сверхлитературное в своей природности и, не найдём лучшего выражения, в сказочно-бытовой достоверности. Что ж, «интерпретация» вполне уместная.

А продолжения сказке в живописи и графике — в сказочно же достоверном и оттого особенно живом детском рисунке? Дети не всегда радуют, чего ж им льстить; но смотришь в Тюмени на такую выставку — и невольно восклицаешь, повторяя воспетого Ершовым простовато-блистательного богатыря Суворова: мы по-прежнему русские — какой восторг!.. А четырехлетняя девчушка Катя — в деревенской избе у берега Тобола с «Коньком-горбунком» в руках? Она, Катя Рыбина, не дает читать сказку тебе, взрослому: она умно глядит в печатные строки, будто сама уже знает грамоте — и что же? Лепит «Конька-горбунка» наизусть!.. Восторг, да и только.

Оставаться по-прежнему русским — задача не только для ребёнка и не только даже для взрослого. Она стоит и перед сказкой тоже. Да, пренебрегая множеством важных доводов, можно чисто условно согласиться, что «в двадцатом веке современная жизнь до чрезвычайности усложнилась». Однако именно поэтому любая реформа, синтетизация и прочая профанация фольклора — дело крайне пагубное. Сделать нашим современным сказочным героем что грузовик, что робота с усами-антеннами, что усатого уродца с пропеллером во лбу, что крокодильчика либо скорпиончика — это значит до чрезвычайной и безнадёжно-механической, хотя и книжной тупости упростить мир растущего человека. Что может быть опаснее для ребёнка? Ни на одной из действительно трудных современных дорог не сообщит ему синтетика ни сметки, ни сил, ни верного решения: ни дома, ни на дальних окраинах родины (нынешний Кавказ, как проблему, не поднять поколению Чебурашек, сколько они ни изучали бы хоть и карате), ни в чужих морях и землях, ни в небесных далях.

Поэтому как раз не без пользы взялась за «Горбунка» и наиновейшая сверхлитература. Культура, она умней стихии блуждающих электронов, даже укрощенной и отлаженной учёными инженерами, это так. Но, право слово, цветные диапозитивы и «анимационные фильмы», всяческие компакт-диски и прочие мультимедийные затеи по «Коньку» — если они внутри культуры, то они на своём месте и погоды не портят.

* * *

Иной раз подумаешь: вот Ершов обучил Менделеева. Вот он, выдав за ученика приёмную дочь, стал ему вроде тестем. Вот Менделеев, уже в Питере, продвигает в печать последние для Ершова прижизненные издания «Горбунка»: 1865, 1868. И вскоре больной поэт, уже давно отставной глава тобольской гимназии, отец, шутка ли, шестерых детей и воспитатель столь многих, покидает нашу грешную землю — или, сказать по-другому, его уже навсегда предают родившей его сибирской земле. Кончина печальна, но кончина для всех неотвратима. А случайна ли была она тогда, именно в году 1869-м?

Домыслы могут быть и суетными. Но как подумаешь, что в начале того же года состоялось всемирное оглашение менделеевского периодического закона, чудесно заглядывающего и по сей день всё вперёд и вперёд, — так уже и о безвременной кончине поэта задумываешься как-то по-новому: хотя и грустно, но не без известного успокоения. Да, велика наука с её предсказательным потенциалом — а не усвоила ли тут и она что-то очень прочно от народной сказки? От самой сути артистически-художественного познания, для которого предвидение и провидение тоже принцип важнейший? Когда подумаешь, что Ершов в этом удостоверился, на душе как-то становится отраднее.

То есть не сказка подлежит суровому экзамену, свысока учиняемому наукой, а наоборот: наука точна и по-настоящему фундаментальна лишь тогда, когда она сама верна сказке. Что «химия», что «литературоведение»; а также и «политология».

Знаменательные связи! Да и когда читаешь менделеевские книги о будущем прирастании нашей страны — не с её только дельной химией, а с её и природным, и народным, и духовным богатством, с её готовностью к простому и тяжелому труду повседневно, — узнаёшь и тогда в мыслях могучего ученика что-то от заветов его блистательного и скромного учителя-подвижника. «Заветные мысли», «К познанию России» (сто лет назад, 1905); это же прямо для нас, для срочного осмысления в этом году и сегодня.

* * *