Наш Современник, 2005 № 02

Итак, первый шажок: «частное — свято». Второй: чтобы частники не загрызли друг друга, нужен Левиафан, служащий частному как принципу и одновременно карающий частников как личностей. Третий, не лишенный интеллектуального блеска, шаг Локка: ошейник на Левиафана в виде «гражданского общества». Гражданское общество — это прежде всего механизм взаимного контроля между не доверяющими друг другу частниками и государством. Оно не может подменить собой, вытеснить ни частную собственность, ни государство — это не его функция. Оно обречено болтаться между ними как институт взаимной слежки. Оно — общественная система, общественный институт как государство, но создано и функционирует по частной инициативе и на складчину частного финансирования. Гражданское общество, в редакции Локка, дает государству право и инструмент карать недостойных подданных, равно как и подданным карать недостойное государство. Уже современники упрекали Локка в том, что такая концепция ведет к гражданской войне. Локка это не смутило: «Винить следует тех, кто своими действиями привел к ней (гражданской войне. — А. Л.), а не тех, кто отстаивает в ней свои права».

Локк положил консенсус в основу общественного договора, общественный договор — в основу гражданского общества, наконец, гражданское общество — в основу гарантий собственности, политических свобод и прав человека. Эта «матрёшка» отражена в «Двух трактатах о правительстве» Локка, которые вышли в 1660 году, предопределяя во многом американскую, французскую и иные либеральные революции будущего.

Англикански чистая и кристально рассудочная концепция, перемещаясь с полей атлантического мировоззрения на просторы евразийского мышления, постепенно затуманивалась и утрачивала черты отчетливой схемы. У Г. Гегеля «гражданское общество» уже некая «система потребностей, основанная на частной собственности». Он добавляет сюда имущественные и сословные отношения, правовые нормативы, даже нравственность. И получается, что гражданское общество Гегеля есть везде, где есть граждане, его нельзя ввести указом или отменить, хотя отцы постулата совсем не о том говорили. К тому же у Гегеля, вполне в согласии с немецкой традицией, гражданское общество подчинено государству, как слуга господину. В итоге Маркс попросту отбросил понятие «гражданского общества», как «слишком туманное», «ненаучное понятие». Но это справедливо только по отношению к пруссофилу Гегелю. Мы видели, что в устах людей, не думающих боготворить прусскую монархию, нет ничего туманного и ничего ненаучного.

Так что же это такое, с позиций сегодняшнего дня, когда теория подтвердилась практикой, — таинственное «гражданское общество»?

Прежде всего отметим, что гражданское общество зиждется на нравственности контракта, предполагающего существенную выгоду сторон.

Ввиду этого нравственность христианства так же отличается от нравственности гражданского общества, как клятва Гиппократа от условий медицинской страховки. Гиппократ клялся помогать всем страждущим, а страховая медицина поможет только при наличии полиса, только при заключении выгодного и для нее контракта.

Гражданское общество возникает не само по себе. Оно рождается на руинах церкви, рыцарской доблести, родоплеменного патернализма, большого родства и т. п. Критикуя короля, Локк онтологически критикует вообще всякую власть, независимую от мирского контракта, включая сюда и власть отца над сыном.

Это общество атомарных, абсолютно одиноких и одномерных индивидов, ВЫНУЖДЕННЫХ проживать вместе, мешающих друг другу самим фактом городской тесноты, а помогающих — только на условиях размена. Чаще всего гражданское общество появляется на выходе из горнила гражданской войны (так было и в теории у Локка). В войне, «по Гоббсу», оно имело возможность на практике убедиться в бесперспективности открытого насилия людей друг над другом и волей-неволей перешло к гарантиям «коллективной безопасности» друг друга.

Эгоизм в гражданском обществе — альфа и омега. Всякая встреча — поиск выгоды. Поэтому возникает недоверчивая до патологии, шизофреническая культура составления контрактов, в которых нужно отразить все, даже непредвиденные случаи. Если в старой России бывали неграмотные купцы, доверявшие в сделках «слову купецкому» и рукопожатию («ударили по рукам» — в русской идеоматике означает — «решили дело»), то из Европы этот душок христианской доверчивости быстро выветрился.

Гражданскому обществу свойственна «презумпция злого умысла» — за правило принято считать, что все всех хотят обмануть, и по данному факту строятся размышления — как сделать, чтобы НАС не обманули ОНИ. В прицел подозрения попадает и государство — гражданское общество смотрит на него, как на прожорливого «Левиафана», и тщательно следит, чтобы государственный институт где-то не перелез через бордюрчик договорных отношений с гражданами.