Наш Современник, 2004 № 11

В Москву мы ездили на электричке. Вот живая картинка перед глазами: время в обрез, Юра бежит впереди, в каких-то старых, сбитых ботинках, коротких брюках, распахнутой куртке, с по-птичьи сидящей шапчонкой на голове.

Вскочили в промерзлый громыхающий вагон, тяжело и загнанно дыша.

Как-то в эти годы приезжал в Петербург Вадим Валерьянович Кожинов, вечером пошли в гости к Коле Коняеву. Сидели до полуночи. Кожинов играл на гитаре, пели песни. Вспоминали тебя, Стасик, Рубцова, нашу поездку на открытие памятника в Тотьму. Потом Вадим Валерьянович рассказывал о том, как Юра посвящал ему стихи. И ещё Юру Селезнёва вспоминали.

И вот сейчас всё дорогое, все эти милые лица ушли, Стасик, от нас. И целыми днями крутится в голове, сверлит мозг строка: “И хочешь лицо дорогое погладить — / По воздуху руки скользят”.

За эти годы развала и дикости прошла целая цепь смертей, пронизывая нас болью, обидой, сиротством. Вспоминаю многое, и в основном незначительное, как бы мимолётное, ставшее сейчас значимым. По-новому воспринимаются и стихи Юры, которые стали ещё с середины 60-х частью моей духовной жизни.

Стасик, дорогой! Я месяца три назад написал Юре из Касимова дружеское, сердечное письмо. Хорошо, что именно вовремя подсказало мне сделать это сердце, какая-то неизъяснимая тяга появилась в душе, как будто ждала душа освобождения.

Я сел — и написал.

Слава Богу, что успел это сделать при жизни, — так что он должен был получить моё письмишко. Видимо, душа жила скорбными предчувствиями. Стасик, Юру я видел в последний раз на пленуме, проходившем в Петербурге летом 1999 года. Меня расстроил его вид, он был удручённым, хмельным и как бы отсутствующим. Он ушёл в себя, и трудно было быть рядом с ним и вести разговор, тем более что вокруг него образовалась целая толпа прилипал и всяческой чиновничьей мелюзги местного союза писателей. И всё же был в те дни редкий по душевности момент: нас пригласили в Смольный на встречу губернатора Владимира Яковлева с писателями. Небольшой зальчик. На трибуне кто-то выступает... Вдруг ощущаю — кто-то положил мне руку на плечо и как бы слегка надавил. Оборачиваюсь — сзади грустный-грустный Юра Кузнецов, легкая полуулыбка, бледная сумрачность лица. Повернулся и поверх спинки стула протянул ему руку, что-то приветное сказали друг другу.

В один из тех дней, что отданы были пленуму, ездили целой писательской толпой в Невскую лавру. Были на службе. А потом все, один за другим, подходили к серебряной раке, где хранятся святые мощи Благоверного Александра Невского. Целовали раку, крестились, прикладывались лбом. В храме был полумрак, электричество пригашено. И вот в этом полумраке, при тусклом мерцании отдельных свечей, в полном безмолвии люди двигались к священным мощам. Я оглянулся — много ли народа за мной? Много. И там, в густой толпе, шёл вместе со всеми на поклонение и Юрий Кузнецов.

Когда я приложился к раке, то встал в сторонку, у стены. Через какое-то время к раке подошёл Юра и вдруг почему-то резко, как отброшенный током, отшатнулся, словно охватил его страшный, вихревой ужас, и он быстро, даже не коснувшись рукой священной раки, сошёл, вернее, почти сбежал с невысокого возвышения. В этот момент я подумал: внутри Юры — катастрофа, иначе как объяснить этот его рывок и душевное смятение.

Больше мы не виделись. И вот горе. Он навсегда запечатлелся в моей памяти в тот день, когда посещали Невскую лавру и молились. И если сподобится в будущем, когда я вдруг снова окажусь в лавре, то, целуя раку, буду вспоминать нашего Юру, моего погодка, друга и славянского брата. Царство тебе Небесное, Юрий Поликарпович! Да будет земля тебе пухом!

Стасик, дорогой, дописываю тебе письмо карандашом — кончилась паста, погас свет, и я зажёг свечку, поэтому прости за мой нечёткий почерк, за его корявость.

Заканчивая письмо, думаю: где же похоронили Юру? Почему-то хочется верить, что на Ваганьковском... Не знаю — так ли?

Очень прошу тебя, дорогой Станислав Юрьевич, передать мое соболезно­вание жене Юры и его детям. В день сороковин закажу в церкви помин и буду молиться в полном одиночестве, вдали от друзей и шумной столицы.

Александр КАЗИНЦЕВ • Менеджер Дикого поля (Наш современник N11 2004)

Александр КАЗИНЦЕВ

МЕНЕДЖЕР  ДИКОГО  ПОЛЯ

Торжества на фоне пожара

(вместо предисловия)

 

Чудовищная — со вспоротым нутром — коробка Манежа. Остатки ажурных переплётов огромных окон с осколками выбитых, лопнувших от жара стёкол. Покосившиеся железные балки внутреннего каркаса. Свисающая — из пустоты в пустоту — путаница кабелей и проводов. А там, где память услужливо рисует знаменитый классический портик, нелепые кудряшки кровельного железа, с которого ветер сдувает шлейфы сажи.