Наш Современник, 2004 № 05

Кити уже “не думала о Тане маркизой” — лихо, то есть Таня была переодета маркизой.

А вообще, Толстой раздражает. И чего ради сует нос вo всё, будто не просто производит вскрытие (живого), но еще и долго и въедливо объясняет. Что к чему. Попробуй не слушать. Вроде бы и нельзя, но попробуешь и почти не теряешь, так как въедливо будет повторять и вдалбливать.

Зачем, например, показывая Анну, еще и рассказывать, убеждать, что она такая-то и такая-то (например, при первом знакомстве с Китти, вроде бы и глазами Китти, но вряд ли даже и чувствами, — нет, тут Лев Николае­вич).

 

Ночь на 21-е. Вот уж где настигла бессонница — почти в раю. Там, наверное, такие же канарейки, как у Люси и Виктора.

 

День. Были на пляже. Но противно — лежат толстые, хрюкающие туши. Их насмешливо обходят стройные девчонки. Видели, как перевернулся мотоцикл. Водитель взлетел, перевернулся в воздухе (весь автобус ахнул), но упал в песок и вскочил.

С рыбалкой пока не клеится.

И. Во дочитал. Все-таки так нельзя смеяться над смертью, надо над живыми пороками. Так, как после, например, Швейка. Хотя и война там первая мировая, а не вторая.

 

26 июля. Все больше вижу молодежи с крестиками на шее. В автобусе у одного и вовсе крестик резной с голубыми камнями. Это разновидность моды, но прочная.

 

Скоро месяц на юге. Устали. Ни вчера, ни сегодня не мог Катю уговорить поехать на море. И рад. Сидим дома. Да, еще с утра два часа простоял в очередях. Это интересно, но нелегко. Дети стоят, с детьми стоят. Берут помногу, понятно. Разго­воры о случаях. Мать убила зверски дочь за то, что дочь развращена отцом. К расстрелу. “Его надо, гада, было стрелять”. Много тонут. И в Кучугурах за день до отъезда.

Вчера ели плов из мидий, еда “сильно местная”. Вечером ходили, сидели вверху, над морем. Огни судов, огни завода, огни маяка. Внизу до наивности громко соревнуются магнитофоны. Трещат мотоциклы — мечта каждого мальчишки. Собаки лают.

 

27/VII. Франс: отчаяние насылается дьяволом и страшнее греха. У Толстого отчаяние — начало прозрения. И разве не миссия русских, как и у Достоевского, только выраженная по-другому. “Ну а евреи, магометане, конфуцианцы, буддисты — что же они такое? — задал он себе тот самый вопрос, который и казался ему опасным. — Неужели эти сотни миллионов людей лишены того лучшего блага, без которого жизнь не имеет смысла?”.

А разве не над этим колотятся сейчас лучшие писатели? Но не поднимаются до высот взгляда на все враз, и стыдно требовать большего.

Понятие народа навязано, есть мнения большинства.

 

Так бы и вычеркнул из предложения о кончине Анны (про свечу) что свеча потухла навсегда. Вот это слово “навсегда” вычеркнул бы.

 

28 июня, четверг. И так всегда — рядом с большими идет всякая многотиражная шелупонь. Например, Кассиль и Поляновский. “Улица младшего сына”. Оттого, что катакомбы под нами, что это и есть Камыш-Бурун. Катя перечитывает про Володю Дубинина. Она заметила, как много про Сталина, везде, и в подземелье взяли с собой. Интересно, что я, читая это в пионерах, не обращал внимания, так как был “всегда готов к борьбе за дело Ленина—Сталина”, а Катя, которая, вступив в пионеры, в день по три раза гладила галстук, заметила. Но то, что было естественным для меня, для авторов было сознательным. Володя, конечно, герой, но это образец того, как делали героев. Вчера читал на украинском языке книгу о “Молодой гвардии”. Сколько фамилий, прекрасных лиц, любовь моя Уля Громова, а помним немногих. Потом были людиновцы — организация по размаху не меньше, больше “Молодой гвардии”, но известность куда меньше. А сколько безвестных, страшно подумать. Помню, в курсантах еще, приезжал к нам Захар Сорокин, полярный летчик, повторивший (усиливший, грубо говоря) подвиг Маресьева, но уже последний был недосягаем и его хватило. Так же Матросов. Космодемьян­ская.

Но Пересвет, Ослябя? Но нет. Тогда был знак первенства, сейчас необходи­мость пропаганды. Нужно, как иначе. Если бы еще истинное первенство. Но всюду как неприкосновенность — смерть.

Долгое солнечное утро. Писал письма.

 

13 августа. Второй день в Тамани. Ходили с Катей в ограду церкви, как ходили пять лет назад, но тогда Катя читать не умела. Сейчас читала надписи на сохраненных плитах. И пять, и 11 лет назад, когда Катя была в пузике Нади, я читал надписи, но забыл. И сейчас забуду, кроме одного — все очень молодые. Церковь красоты потрясающей. Акрополь. Есть предания, что эта (Покровская) церковь во время нашествия турок была засыпана и была долгие годы как холм, и туркам никто не выдал тайны. Их прогнали, холм рассыпали, церковь побелили, и она встала вновь.

Tетя Надя, здешняя старожилка, этого не слышала, слышала другое, что на месте этой церкви была Вознесенская, которая была сломана, и что именно на этом фундаменте сделана теперешняя. Камни сломанной церкви увезены в Старо-Титаровку, и там из них построен клуб. Сплю на улице. Церковь настолько рядом, что в ее ограду заходят куры.