Наш Современник, 2004 № 02

Марбургские горожане настолько постарались обустроить свою жизнь, что даже в той части города, которая стоит на вершине холма, пробурили шахту и устроили в ней лифт, чтобы не подниматься по крутым улочкам в гору. Устроили этакое вертикальное метро — садишься на станции у основания горы и возносишься к вершине на полторы сотни метров.

На стенах туалетов в кафе и кондитерских всяческие приятные изобра­жения: глянцевые фотографии тортов, пирожных, фруктовых горок, даже — пасхи. Писсуары пахнут корицей, лимоном, яблоком. В этом желании подменить действительность, замаскировать запахи, скрыть сущность чего-то неприятного, неблагопристойного заключено некое извращение, нежелание видеть действительность такой, какая она есть. Когда-то Гегель сказал: “Разумно то, что действительно”. Нынешние немцы не соглашаются с ним, стараясь сделать “толерантной” не только свою историю, но и обычные отхожие места. Впрочем, эта национальная особенность у немцев наблюдалась даже в обустройстве концлагерей с их порядком-орднунгом, бюрократическим расписанием жизни и смерти, с лицемерными плакатами о том, что “труд делает человека свободным”.

На прощальный обед, который перед отъездом из Марбурга дала в нашу честь фрау Урфф, пришли журналист из городской газеты, какой-то бывший знаменитый спортсмен, университетский профессор, две-три активистки из литературного общества и переводчик Вилли.

— Сегодня, — сказала сказочная фрау Урфф, — у нас на обед будут блюда старой германской кухни!

Я оживился: еще бы, отведать пищу Нибелунгов и обитателей Валгаллы!

На закуску был салат из свежей капусты и красного перца, ничем не сдобренный, поскольку майонеза и кетчупа в легендарные времена не было. На первое фрау Урфф подала весьма безвкусный суп, в котором плавали яичные волокна. Увидев на моем лице некоторое разочарование, активистка, сидевшая рядом, шепнула:

— Он на мясном бульоне!

Но зато на второе… Фрау Урфф в сопровождении двух подруг внесла в гостиную громадное блюдо, на котором высился холм, исходивший паром.

— Капустная голова! — воскликнула фрау и поставила поднос в центр дубового стола.

Капустная голова оказалась исполинским голубцом, который плавал в мясном отваре, издавая древнегерманские ароматы. Я за свое неумеренное любопытство к немецким национальным ценностям тут же был наказан: фрау схватила громадный нож, отрезала килограмма полтора капустной головы и водрузила на тарелку саксонского фарфора… Мой лепет насчет того, что “чересчур много”, был сразу подавлен, и мне не оставалось ничего другого, как под вдохновенные тосты гостей, прихлебывая хорошо знакомый “Киршен вассер”, отчаянно бороться с капустной головой. Но то ли от напитка, то ли от этих стараний я вскоре оживился и попросил слова, забыв про толерантность и политкорректность. А может быть, просто захотелось сказать нечто значительное и похвалить немцев, чтобы они больше уважали себя.

— Друзья, — сказал я, обращаясь к цвету марбургской интеллигенции. — Глядя на наш стол, я понял, почему Германия дважды побеждала Францию — в 1870 году при Бисмарке и в 1940-м (ума хватило не уточнять, при ком это произошло). Ведь французы всемирно известные гурманы, и громадную долю ума и национального гения они тратят на изобретение изысканных блюд — из улиток, устриц, лягушек, певчих птичек, — соусов и подливок, а у немцев кухня очень здоровая и простая, потому у них всегда оставались силы для более крупных забот — о государственном устройстве, философии, укреплении армии, необходимых войнах… — И тут я осекся, кожей почувствовал, как за столом после каждой моей фразы, дословно переведенной честным Вилли, усиливается какое-то напряжение. “Господи! — мелькнуло у меня в голове, — зачем же я о войнах, надо закругляться и как-то исправить положение, вернуться к тому, с чего начал — к разговору о еде…”. Но вишневая водка сыграла-таки со мной злую шутку, и я в завершение неожиданно для самого себя произнес: — Я хочу поднять этот бокал за немецкий здоровый образ жизни, за могучую простоту немецкой кухни. — И тут, как будто не я, а какой-то чертик, во мне сидевший, добавил последнюю роковую фразу: — А у нас, у русских, еда еще проще!

Потом я понял, что это была моя стихийная месть немцам за то, что они забыли, что такое 22 июня…

Гробовое молчание, воцарившееся после моих слов, длилось несколько секунд, и положение спасла та же фрау Урфф, сказав, что на десерт будет мороженое. Все облегченно вздохнули. А мороженое оказалось скверным — сделанным, как мне показалось, из совершенно обезжиренного, снятого молока. Белая хрустящая ледышка, и ничего более…

На другое утро мы попрощались с милым городом Марбургом и переехали на поезде из Южной Германии в Пруссию, в Потсдам. Всего за несколько часов... Игрушечная страна.

 

II