Наш Современник, 2003 № 12

Сегодня я буду ночевать в Праге и там проведу завтра именины Mari. Она должна сознаться, что вне пределов России я не мог найти для этого менее немецкого города. Не знаю еще, хватит ли у меня предприимчивости на то, чтобы добраться до Вены, но во всяком случае рассчитываю быть в Варшаве через неделю и надеюсь найти там известия о вас. Здоровье мое недурно, и лечение в конце концов принесло мне больше пользы, чем вреда.

 

Покидая Теплиц, другие малые и большие города Европы, он еще не предполагал, не думал, что это уже в последний раз он будет проходить по уютным улочкам Праги, которую он так любил и в которой намеревался отметить именины своей во многом несчастливой в судьбе дочери Марии. Но, впрочем, он остался довольным и своим лечением, и своей поездкой. А главное, он практически наяву обозрел ход военных действий между Пруссией и Францией — событие, которое он так давно предсказал.

*   *   *

Москва, 20 сентября

 

Завтра, в понедельник, я покидаю Москву, очень довольный своим пребыванием там. В этом месте есть что-то удивительно ободряющее меня и освежающее. Меня там ждет целый ряд знакомых впечатлений; Тверской бульвар неизменно производит на меня свое действие. Я нашел своего брата совершенно в том же положении, в котором оставил его; Аксаковы устроились в очень хорошенькой квартире, выходящей в садик. Я обедал у Каткова 17, день Святой Софии, так как жена его именинница. Нас было человек тридцать, главным образом члены семьи, включая гувернеров и гувернанток. Я сообщил Аксакову свои наблюдения, сделанные на месте и подтвержденные известиями, полученными с тех пор. Здесь, как и по всей России, надо сказать, очень враждебно настроены против Германии, и это ясно выражается в печати, что, как говорят, очень раздражает Его Величество Государя, которого очень коробит разлад между его личными чувствами и чувствами его верноподданных. Конечно, это обстоятельство нежелательно, особенно если общее настроение все бы усиливалось. К тому же прием, оказанный Тьеру, был чрезвычайно любезен; намеревались даже сделать ему овацию в Петербурге, если только не будет препятствий со стороны высших сфер... Мне передали слова Флёри, кажущиеся мне правдоподобными: он говорил о падении империи и, заметив, что теперь он и его семья принуждены будут довольствоваться доходом в шесть тысяч франков, прибавил: “Но зато мы вдоволь повеселились в течение восемнадцати лет”. К несчастью, эти бедные люди не могут сказать, как король Жером: “Завтра опять будем веселиться”. Разве что с помощью Пруссии Франция начнет оргиями утешаться в своих бедствиях. Вчера в “Journal de St.-Petersbourg” было прекрасное письмо монсеньора Дюпанлу, епископа Орлеанского, который, в противоположность нездоровому пафосу Виктора Гюго и ему подобных, указывает, в каком настроении умов Франция могла бы найти спасение, если вообще эта несчастная страна может быть спасена.

 

По прибытии в Россию Тютчев сразу же отправился в путешествие — по дороге на Брянщину он заехал в Смоленск, где жил с семьей и служил его сын Иван Федорович, а 7/19 сентября он приехал в Овстуг, чем вызвал несказанную радость жены. Но Тютчев не был бы самим собой, если бы надолго задержался в Овстуге. Он пробыл там шесть дней и выехал в Москву, где был уже 14 сентября. “Доехал исправно, усталый и целый...” — сообщал он в телеграмме. И в Москве он пробыл неделю, насыщаясь общением с родственниками и друзьями, впитывая в себя свежие политические новости.

Софья Петровна Каткова (урожд. княжна Шаликова), которую Тютчев терпел ради своего приятеля, ее мужа, как всегда широко отмечала свои именины. И в разговорах поэта и его окружения, как и в 1812 году, так и проскальзывают нотки симпатии к Франции, так мало, казалось бы, сделавшей хорошего для России. Но “Умом Россию не понять...”. Интересно и своеобразное упоминание Федора Ивановича о “нездоровом пафосе” Виктора Гюго...

*   *   *

Петербург, 27 сентября

 

Послезавтра будет неделя, что я здесь и еще не писал вам. Ты можешь судить по этому, как я был осажден по своем возвращении и как меня теребят во все стороны. Вследствие этого я веду жизнь совершенно противоположную той, которой требует мое здоровье и самосохранение, для которых необходим был бы тот покой, каким я пользовался во время моего последнего пребывания в Овстуге.