Наш Современник, 2003 № 12

Опять быстро (а может быть, и нет) пролетели полгода совместного проживания супругов в просторной квартире на Невском проспекте напротив Гостиного двора. С ними продолжали жить дочери Дарья и Мария и сын Иван. Анна находилась при Дворе, Китти жила у тетки в Москве, Дмитрий находился в пансионе. Из больших событий в семье известен лишь факт производства Тютчева в действительные статские советники 7/19 апреля 1857 года. Так и шло все до начала мая, когда вся семья в очередной раз отправилась на лето в Овстуг через Москву. Глава семьи остается у сестры, а его жена с детьми 3 мая отправляется на Брянщину.

Как обычно, примерно через неделю после отъезда жены Тютчев начинает сетовать на нелепую разлуку. Хотя, конечно, ничто не мешало и ему отдохнуть неделю-другую на своей родине. Вот и Владимир Иванович Ден (1823—1888), флигель-адъютант государя, встретил Тютчеву с детьми в 80 верстах от Рославля, уездного городка на Смоленщине, через который чаще всего проходила их дорога на Овстуг. Конечно, и на этот раз их хорошо встретил управляющий Василий Кузьмич, протопив предварительно все комнаты.

Главным событием этой недели была встреча со стариком Сергеем Тимофеевичем Аксаковым (1791—1859), заканчивавшим работу над книгой “Детские годы Багрова-внука” и продолжавшим дописывать “Семейную хронику”.

Что касается церемонии бракосочетания двоюродной племянницы поэта Варвары Алексеевны Шереметевой (1832—1885) и графа Владимира Ивановича Мусина-Пушкина (1830—1886), проходившей 12 мая 1857 года, то Федор Иванович просто не мог там быть, ибо у него не был готов новый мундир (после производства действительного статского советника). По той же причине, и поэт с иронией об этом говорит, он не сможет быть и на предстоящем крещении великого князя Сергея Александровича (1857—1905). Нужда вынуждала поэта терпимо, с шуткой относиться к подобным обстоятельствам, даже если по этому поводу шутил сам государь.

 

 

Петербург, 25 мая 57

 

Здесь самое выдающееся и преобладающее над всем событие — это отвратительная погода. Что за страна, Боже мой, что за страна! И не достойны ли презрения те, кто в ней останется... Я только что от Горчакова, которого часто видел последнее время благодаря припадку подагры, заставившего его сидеть дома несколько недель. Мы стали большими друзьями, и совершенно искренно. Он — незаурядная натура и с большими достоинствами, чем можно предположить по наружности. У него — сливки на дне, а молоко на поверхности. Вяземские еще в городе и не торопятся, кажется, водвориться в этом отвратительном Лесном, которое я имел несчастье вновь увидеть на днях. Ах, как это все некрасиво!..

Итак, я отправляюсь на эти знаменитые крестины, которые состоятся послезавтра. Я завтра же еду в Царское, где переночую у Титова, гостеприимно пригласившего меня.

 

Вот и опять плохая погода, которую поэт так не любил, встретила его в Петербурге. Отсюда и его ворчливое настроение. Радуют его хорошие отношения, складывающиеся с князем Горчаковым. Это сулит в будущем какие-то повышения по службе. Но все-таки он отправляется на крестины великого князя — значит, портной постарался, успел вовремя. Для того чтобы успеть на крестины в Царском Селе, он думает переночевать у своего сослуживца, дипломата Владимира Павловича Титова (1807—1891), умного человека, интересовавшегося всеми областями человеческого мышления и знания, очень методичного, про которого Тютчев говорил: “Подумаешь, что Господь Бог поручил ему составить инвентарь мироздания”.

 

*   *   *

Петербург, 21 июня 58

 

На днях вечером я встретил дедушку — героя многих романов — Александра Дюма-отца, которого привел туда, как диковинного зверя, его вожак, тот самый г-н Григорович, писатель, сыгравший прошлую зиму довольно печальную для него роль в шалости молодого Демидова и компании. Я не без труда протиснулся сквозь толпу, собравшуюся вокруг знаменитости и делавшую громко ему в лицо более или менее нелепые замечания, вызванные его личностью, — но это, по-видимому, нисколько его не сердило и не стесняло очень оживленного разговора, который он вел с одной слишком известной дамой, разведенной женой князя Долгорукого, кривоногого . Ты согласишься, что это соединение было неизбежно, и рамка, которая их окружала, эта толпа любопытных зевак, была вполне подходящей. Дюма был с непокрытой головой, по своему обыкновению, как говорят; и эта уже седая голова, несколько напоминающая Лаблаша, довольно симпатична своим оживлением и умом. Его привез сюда за свой счет граф Кушелев, тот, который также женат на слишком известной особе — на бывшей госпоже Голубцовой, сестра которого в скором времени выходит замуж за знаменитого Юма, вызывателя духов, благодаря приданому в двести тысяч франков, назначенному ей графом Кушелевым, мужем ее сестры. По-видимому, однако, духи не желают признать этот брак, потому что с тех пор, как зашла о нем речь, бедный Юм потерял над ними всякую власть и занимается теперь фокусничеством.