Наш Современник, 2003 № 12

Вот уже почти неделя, что я вновь водворился в Петербурге. Я вернулся в субботу, почти в тот же час, когда государь въезжал в Царское Село. На другой дсень, в воскресенье, я отправился туда с четырехчасовым поездом обедать к князю Горчакову, который меня встретил еще радушнее, чем обыкновенно. Я нашел, что князь с большим достоинством относится к своим успехам, которые в самом деле значительны. Он с большим увлечением рассказал мне, какое удовольствие доставило ему мое первое письмо из Москвы, в котором я ему описывал впечатление, произведенное его депешами, и он поспешил сообщить это письмо императрице, которая вследствие своего патриотического пыла была недоброжелательна к князю и предсказывала, что в Москве его ответы будут сочтены слабыми и бесцветными. Мое царапанье было затем представлено государю, который с трудом его разобрал и сказал, что надо дать прочесть это письмо М-lle Анне, чтобы заставить ee более справедливо относиться к князю Горчакову; и эти слова были целым откровением для этого милого князя, который не понимал, почему дочь его лучшего друга упорствовала во враждебном к нему отношении. Я, в свою очередь, не взял на себя труда объяснить ему это... Вообще я заметил из слов Горчакова и излияний Муханова, что последнее время князь не пользовался особым расположением императрицы, вероятно, вследствие того, что он противился ее путешествию ввиду политических обстоятельств... Что же касается общего положения, то вот каково оно теперь: ответы на наши депеши, которые я читал у Горчакова, жестки, недоброжелательны, но неумны. В них нет меткости, и они выражают только неудовольствие и разочарование. Ответ на них будет короток, вежлив и будет ссылаться на предварительные объяснения, не вдаваясь в полемику, которая впредь будет считаться исчерпанной. Он будет послан в последний день месяца в самый момент отъезда князя, который будет сопровождать государя в Финляндию, где Его Величество откроет лично сейм 3 сентября. Вы знаете из газет, какой прием был ему сделан в Финляндии в первый его приезд, — а этот увенчает впечатление первого, и ожидают самых знаменательных манифестаций. Государь принимает приглашение на праздник у Авроры Карловны. Но самая главная злоба дня — это появление вел. кн. Константина в Царском Селе третьего дня. Я об этом узнал только вчера в вагоне, отправляясь обедать в Павловск к г-же Мойра. Вечером я встретил на музыке князя Горчакова, который сообщил мне некоторые подробности, неясные и неудовлетворительные. По-видимому, великий князь, приехавший сюда один, рассчитывает дней через десять вернуться в Варшаву, несмотря на все употребляемые усилия, чтобы его отговорить. Вообще во всем этом деле, касающемся великого князя, обнаруживается самым печальным образом несостоятельность всех и каждого; с одной стороны — недостаток ума, делающий невозможной всякую ясную оценку положения, вносит беспокойство и парализует деятельность, а с другой — это семейное чувство, которое благодаря рабской низости окружающих подчиняет самым наивным образом важнейшие интересы страны самым мелким личным соображениям...

Я встретил также вчера вечером Арсеньева, приехавшего с великим князем; когда я ему высказал всеобщее желание, чтобы они остались в Петербурге, он мне ответил иронически, конечно, что было бы несправедливо лишить их неминуемого и скорого торжества, так как они убеждены, что восстание будет погребено под первым снегом. Довольно знаменательно то, что Муравьев уклонился, под предлогом нездоровья, от свидания с великим князем при его проезде через Вильну.

Я нашел себе пристанище на Островах, недалеко от бессмертной Жюли, которую я застал в постели, но живую, хотя еще более похожую на мощи, чем обыкновенно, тогда как ее племянница, княгиня Елизавета Салтыкова, умерла два месяца тому назад.

 

Как верны оценки Тютчева настоящего положения, как он верно раскрывает причины того, что великий князь Константин не удержался продолжительное время в Варшаве: “недостаток ума, делающий невозможной всякую ясную оценку положения”, и “семейное чувство” всесильности, всеправильности, которое укрепляется “рабской низостью окружающих”...

Дмитрий Сергеевич Арсеньев (1832—1915) с 1860 года — адъютант генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича, в 1863 году, во время польского восстания, находился в Варшаве при наместнике великом князе Константине Николаевиче.

 

*   *   *

Петербург, 2 октября 63

 

У меня только что был Самарин, который уезжает в воскресенье в Варшаву с Милютиным и князем Черкасским. Им поручено не более, не менее как произвести в Польше социальный переворот, то есть поставить мужика на место мелкого дворянина — да и крупного тоже, я полагаю. Это мера, употребляемая нами в крайних случаях, но если ее хорошо применить, она может быть действительна...