Наш Современник, 2003 № 09

Открывался седьмой Съезд народных депутатов России. Почему вокруг этого, в общем, обычного и давно запланированного события так бушевали страсти? Потому что на исходе 1992 года обстановка в стране была острейшая и развивалась она по-прежнему от плохого к худшему, от кризиса к экономической, социальной и национально-государственной катастрофе. Полное банкротство власти было очевидно. Потерпела крах безумная попытка насаждения на самобытной российской почве либерально-космополитической модели общественного и государственного устройства. Она привела к глубокому расколу общества, утрате страной суверенитета и независимости. Мы переживали не только крах гайдаровских «реформ», от которых уже и сам Международный валютный фонд приходил в ужас, но и крах народной веры в Президента и его команду, в дутые политические фигуры лидеров «ДемРоссии».

Для примера лишь несколько разрозненных цифр и фактов, ибо полная картина развала тщательно скрывалась правительством от общественности.

Гиперинфляция за время «либерализации» цен к концу 92-го года составила 3000 процентов.

Фактическая (скрытая) безработица достигла 20 процентов.

Через систему коммерческих банков похищено 270 миллиардов рублей (для сравнения: годовой бюджет милиции — 65 миллиардов).

Промотаны практически все государственные стратегические резервы, исчерпан золотой запас.

При обвальном спаде производства 60 процентов национального валового продукта перераспределяется в пользу криминально-компрадорского капитала.

Доходы «верхних» десяти процентов населения превышают доходы «нижних» десяти процентов в 50 раз (во всем мире признано, что приемлемый, обеспечивающий социальную безопасность разрыв не должен превышать 8—10 раз).

Отсюда беспрецедентный рост насилия: в 17 раз увеличилось число случаев захвата заложников, в 3—4 раза возросли кражи и грабежи.

В стране уже полтора миллиона беженцев.

Тем не менее российское общество еще находило в себе силы к сопротивлению.Народ не взбунтовался — и не потому, что поддерживал «реформы», а потому, что чувство социальной ответственности оставалось сильнее настроений отчаяния. Промышленность свертывалась, но не распадалась, а как бы «окукливалась», стремясь любой ценой сохранить корпус рабочих и управленческих кадров. То же самое происходило с колхозами и совхозами. Перед лицом общей задачи выживания отступали на второй план идеологические разногласия и тактические расхождения — государственно-патриотические силы разных цветов и оттенков объединялись.

Съезд народных депутатов был единственным органом власти, который еще мог поддержать эти прагматические тенденции на государственном уровне, интегрировать их в конституционных рамках, не дать стране сорваться к братоубийственной войне. Да, правы те, кто говорил, что такое многолюдное собрание не может выработать детальной экономической программы, но это и не являлось его задачей. Съезд мог и обязан был сделать другое — принять ряд политических решений, очертить условия, в которых задача преодоления катастрофы станет реальной. Именно этим Съезд был страшен правым радикалам-экстремистам из правительственной команды.

Эта команда сделала все, чтобы разогнать Съезд или, по крайней мере, не допустить его созыва. А когда это не удалось, они сделали ставку на то, чтобы завершить начатый в 1991 году государственный переворот руками самого Съезда и тем самым окончательно добить страну. Горько признавать, но депутаты дали немало оснований для таких расчетов. Не они ли принимали внешне эффектные декларации, подрывавшие Союз ССР, суверенитет России, власть Советов? Не они ли не раз уступали откровенному давлению испол-нительных структур, передавая им свои полномочия для бесконтрольного и безответственного использования?