Наш Современник, 2003 № 06

В статье Ципко есть еще один пример, который я не смог не переписать. Это даже тенденция. Люди, переставшие верить в какую-либо общественную или социальную справедливость, начинают действовать поодиночке и часто от себя. “Весной 2000 года Михаил Горбачев получал премию “Человек эпохи”. Кажется, церемония проходила в киноконцертном зале “Россия”. К широко улыбающемуся Горбачеву подбежала, торжественно и благодарно неся перед собой букет, растрепанная девушка. Она, не сняв даже целлофановую обертку, отхлестала по растерянному горбачевскому лицу обсыпающимися розами. А в это время другие партийцы, чтоб ситуация была всем ясна, разбросали листовки, где и высказали претензии к бывшему советскому лидеру...” (“Литературная газета”, № 28 (5840), 11—17 июля 2001 г.). Цветочная акция! Я завидую смелости этих людей, наверное, это даже страшнее, чем в бою, там все внезапно, случайно, неизвестная пуля, а здесь руки выкручивают вполне очевидные громилы. Но хорошо, что люди, как Горбачев и Яковлев, привыкшие чувствовать свою безнаказанность, что-то начали получать.

В “Сегодня” напечатано письмо президенту России относительно ареста Эдуарда Лимонова. Какая-то инсценированная властями история с покупкой оружия. Теперь Лимонова идентифицируют с его лирическим героем и всякие слова этого “героя” ставят в вину писателю. Никаких других обвинений против него, кроме того что оружие, одна или две единицы, куплено по его указанию или по его согласию, нет. Пафос письма — Вольтеров не судят. Так сказал де Голль в ответ на предложение арестовать Сартра. Лимонов мешал всем: и русским, и спецслужбам, и нацменьшинствам, и власти. Его очень трудно было приручить и прикормить, потому что установка у Эдуарда Вениаминовича была на славу, а не на деньги. Ему нужна энциклопедия, а не дача, он высоко ценил литературу.

16 июля, понедельник. Заходила с визитом Александра, дочка Татьяны Никулеско, моей старой знакомой. Александра дама крупная, витальная, как и мать, она преподает русский язык, но уже не в Венеции, а в Милане. В свое время закончила МГУ и сейчас учится там в аспирантуре. По гражданству дочь и мать — румынки. Рассказывает, что сейчас Румыния по рекомендациям Европы ввела визовый режим с Молдавией и Украиной. Через Румынию идет основная украинская эмиграция в Италию. Едут в основном женщины, которые нанимаются ухаживать за стариками. Кормят своих мужиков. Женщины не остаются в Италии, работают год или два и возвращаются на родину. Во-первых, украинки отличаются честностью, они не знают языка и, значит, не уйдут из дома, не бросят своего старика, наконец, в месяц им платят до одной тысячи долларов, в то время как итальянцы за ту же работу требуют в четыре раза больше. “Так много этого народа, что, когда мы с мамой идем в Милане возле вокзала, мы стараемся даже не говорить по-русски”. Рассказывает также, что где-нибудь в районе Черновцов население сплошь старики и дети — родители на заработках. Это на фоне самоуверенности Кучмы.

27 июля, пятница. Похороны Цыбина. Перед отпеванием к нам в институт пришел прямиком из мэрии с разрешением на место на кладбище В. Бояринов: не хватает денег, похороны на Троекуровском совершаются по генеральскому разряду. Всего с бедной вдовы требуют 34 тысячи, одно только захоронение стоит 18 тысяч. Я тут же добавил из кассы института 7 тыс. рублей. Похоронный, т. е. ритуальный, бизнес опять у людей кавказской национальности. Бог с ней, с национальностью, лишь бы не было русской расхлябанности и необяза­тельности. Квитанцию на все услуги мне отдали уже в церкви.

Я хорошо помню церковь Большого Вознесения, еще когда она была лабораторией высоких энергий и стояла обнесенная высоким забором. По улице Качалова, так стала называться после смерти Вас. Ивановича Малая Никитская, ходили филеры, стерегшие Берию, который тоже жил на этой улице, как и я, маленький, сопливый мальчик, волокущий за собой тяжелый портфель с учебниками. Зима, холодно. Пролетающие, сверкая алыми глазами фар, автомашины бериевского кортежа. Стоят, подняв воротники, знакомые в подъездах оперативники. И над этой всей картиной — огромное мрачное здание, накрытое куполом.

Владимир Дмитриевич не предполагал, что в роскошном дубовом гробу его внесут через боковой вход и поставят в центр храма. Это момент торжества поэта, которого не было у него в жизни. Так же как и не предполагал, что гроб этот привезут на роскошном американском катафалке. При жизни мы никогда не ездим на таких машинах. В гробу он лежал в недорогой рубашечке, как ходил и всегда, нестерпимо в смерти помолодевший. Хорошо служил священник, пел истово и слаженно хор из четырех человек. На улице было убийственно жарко, народа было немного, все в светлых рубашках. Уже погрузневший Арсений Ларионов, В. Н. Ганичев, вернувшийся из своей поездки по Транссибу, Эдик Балашов, который в этих похоронах отчаянно и бескорыстно помогал, были ученики.