Наш Современник, 2003 № 06

Со всей решительностью я могу сказать, что здесь нет ничего “нового”. Эта новизна придумана — именно “придумана” в первой четверти нашего века и оформлена в систему, носящую название “додекафония”, основой которой служит двенадцатизвучный полутоновый лад [гамма]. Эта система... с невероятной помпой была воскрешена после войны. Достаточно сказать, что чуть ли не на другой день после изгнания немцев из Франции в Париже открылась додекафо­ническая школа одного из пророков Шенберга — Рене Лейбовича.

Это искусство насаждалось и насаждается силой, как искусство народа-победителя. Особенного успеха достигло оно в странах Восточной Европы, например, в Польше и в Сов Союзе, где оно ныне, по сути, является стилем Советской музыки. Во всяком случае, именно его адептом оказался престарелый Стравинский, несколько сочинений на библейские сюжеты, в том числе по заказу вновь образованного государства Израиль. Нет, это не народная музыка евреев, и не древние песнопения или их “жаргонная” музыка, написанная на языке идиш. Это — искусственно сложенная, чрезвычайно хитроумная система, своего рода музыкальная “комбинаторика”. В ней есть большущий соблазн для рациональной фантазии. Теперь — эта система соединилась с традиционными элементами Европейской музыки, а иногда и прямо с ее образцами, которые в качестве заплат вставляются в новые сочинения среди ткани.

Эта типичная эклектика, вполне сознательная, и является стилем современ­ной Советской музыки. Русские мелодии, соединяемые , сознательно уродуются, окарикатуриваются, так же как и мелодии классиков. За этим стоит старая мысль и очень простая: “Долой старое искусство!” “Старым” искусством называется искусство классики, особенно 19 века и, особенно, русское искусство. На то есть свои причины и весьма серьезные. Внутренний пафос, высокое духовное начало Русского искусства, его призыв к пробуждению в человеке добрых чувств, милосердия, сознания красоты мира, при всем несовершенстве человеческой жизни. Вот что было ненавистно тем, кто выдвинул лозунг “сбросить Толстого, Достоевского, Пушкина и др.”, “превратить Зимний дворец в макаронную фабрику”, расстрелять музей47. Тем, кто понимал “новое” как разрушение. Совершенно неправильно было бы понимать, что все эти лозунги устарели, отнюдь нет. Они по-прежнему остаются руководством к действию. Но если раньше, например, какой-нибудь такой враг отечественной культуры, как Шкловский, предлагал Достоевского, нашу величайшую гордость, с трибуны съезда “сдать как изменника”, то теперь он в своих фальшивых, шулерских книгах лжет на Толстого, оскверняет его самого и его творчество. И для меня совер­шенно неважно, кто он сам по национальной принадлежности: русский, еврей, папуас или неандерталец. Он враг русской культуры, достояния всех народов мира, он враг всех народов. Если раньше призывали открыто к уничтожению Русской культуры, и, надо сказать, уничтожены громадные, величайшие ценности, теперь хотят и вовсе стереть с лица земли нас, как самостоятельно мыслящий народ, обратить нас в рабов, послушно повторяющих чужие слова, чужие мысли, чужую художественную манеру, чужую технику письма, зани­мающих самое низкое место.

*   *   *

Нет, я не верю, что Русский Поэт навсегда превратился в сытого конфе­рансье-куплетиста с мордой, не вмещающейся в телевизор, а Русская музыка превратилась в чужой подголосок, лишенный души, лишенный мелодии и веками сложившейся интонационной сферы, близкой и понятной русскому человеку. Я презираю базарных шутов, торгующих на заграничных и внутреннем рынках всевозможными Реквиемами, Мессами, Страстями, Фресками Дионисия и тому подобными подделками под искусство, суррогатом искусства. Они напоминают мне бойких, энергичных “фарцовщиков”, торгующих из-под полы крадеными иконами из разоренных церквей.

Но у фарцовщиков есть перед этими композиторами одно преимущество: иногда в их руках оказываются подлинные ценности. Композиторы же распростра­няют пошлый суррогат искусства, лишенный какого бы то ни было духовного содержания. Музыка эта — лишена самостоятельности, прежде всего духовной самостоятельности, и, во вторую очередь, художественной, творческой само­стоя­тельности. Техника ее взята напрокат. Это те так называемые “новые средства”, которые кто-то, оказывается, изобрел для наших композиторов, а их задача только, оказывается, “лишь использование этих средств”. Это мало походит на сколько-нибудь серьезное отношение к творчеству. Чужие средства, несамостоятельный, непережитый внутренний душевный мир, лишают эту музыку серьезного художественного значения. Ее развязная, наглая, невиданная ранее в Советской музыке реклама (устраиваемая нашей печатью?) и самореклама, которой занимаются некоторые из композиторов, производят впечатление наглого бесстыдства и беспардонной лжи.

*   *   *

Борьба против Мусоргского и Рахманинова.