Наш Современник, 2003 № 01

Матросы похлопали, а я подумал: да, это настоящая поэзия. Тут и мне захотелось что-то прочитать. Но в те годы я увлекался В. Хлебниковым, а также английскими и американскими поэтами-битниками, изредка появляю­щимися на страницах журнала “Иностранная литература”. Мои авангардные опусы матросы, разумеется, не поняли, а тот парень подошел ко мне и запросто представился — Коля Рубцов. Мы смылись от пьяных команд ко мне в кубрик, где он сказал: “Знаешь, а ты поэт, только городской чересчур”. И мы стали читать друг другу стихи. А тем временем наши команды досоревно­вались и тут же, на палубе, уснули вповалку. А мы все читаем и читаем. “Знаешь, Коля, запиши мой питерский адрес. Когда будешь, то заходи без церемоний”. На столе стояла чуть начатая бутылка спирта. А ночь, до удивления теплая для этих мест, да еще и полная луна располагали к откровенной беседе. Коля поведал: “Остался сиротой, детдомовский я. Потом школа, какие-то техникумы, которые так и не окончил. Служил на Северном флоте. Люблю русскую старину: церкви, кладбища, деревеньки, природу вот эту северную. А все остальное ты уже слышал в стихах. И команда наша подобралась из таких же бедолаг. Всех время покалечилo, вот и тянутся к слову моему, потому как я вpoде бы выражаю их мысли заветные, запрятанные в суровые наши будни. Работаем вместе, пьем вместе. Все мы, понимаешь, незаконнорожденные дети коммунизма:

 

Стукнул по карману — не звенит,

Стукнул по другому — не слыхать.

В коммунизм, в таинственный зенит,

Полетели мысли отдыхать.

 

Второй раз я встретился с Колей Рубцовым на пристани у городка Тотьма, что на реке Сухоне. На этот раз мы с Колей сбежали на танцульку в местный клуб речников. В перерыве массовик-затейник предложил молодежи показать свои таланты. Вышел парень и сыграл на гармошке, девчушка одна что-то спела, потом еще один парень поиграл на балалайке. Я говорю Коле: почитай им свои стихи. Рубцов прочитал, да и говорит: мой друг тоже поэт, попросим и его почитать. После перерыва снова начались танцы, а мы глядим, две симпатичные девицы так и вертятся возле нас. Познакомились. После танцев пошли на берег и до утра читали стихи. Девицы только охали и ахали. Было видно, что Колины стихи им нравятся больше моих. Это и понятно, ведь в моих стихах все рычало и скрежетало, да и к тому же хлестало джазовыми ритмами. Рубцовские стихи, тихие и задушевные, брали за душу. Расстались мы с ними утром. И когда шли на пристань к своим суденышкам, повстречали мужичка полупьяного, который шел, покачиваясь, и пел сиплым голосом:

 

А я иду, иду, иду.

Собаки лают на беду,

Да!

Собаки лают, будто знают,

Что я пьяненький иду,

Да!..

 

Коля восторженно воскликнул:

— Мишка, вот она, Русь! Запомни ее всю, без остатка. Ты вот джазовыми ритмами увлекаешься, звукоряд у тебя богатый, но это, мне кажется, для прикрытия души твоей легко ранимой. Вот увидишь, спадет когда-нибудь эта шелуха, и станешь писать чисто по-русски... — И вдруг запел частушку местную:

Здесь лесов-то тьма,

А в лесах — Тотьма...

 

Осенью того же года с первым ледком, который матросы прозвали — салом, мы возвратились в Питер. На Петровском острове, что на Петроград­ской стороне, наша самоходка встала на зимовку.

В один из холодных осенних дней я встретил Рубцова на Невском. Шел он какой-то пришибленный, без шапки, хотя дул сильный северный ветер. Русые пряди волос, как веточки с редкими листьями, хлестали по его озабоченному лицу.

— Привет, Коля! Какими судьбами тебя занесло к нам?

— Да вот хлопочу лимитную прописку, чтобы устроиться на Кировский завод.

— А живешь где?..

Коля как-то странно посмотрел на меня. Я сразу все понял.

— Знаешь что, поехали ко мне. Живу я сейчас на маневренном фонде. Ты, наверно, был по адресу, который я тебе дал? Там сейчас идут строительные работы. А у меня в этом маневренном фонде большая комната. Места хватит.