Наш Современник, 2002 № 09

В самом деле: в терминах светской науки, построенной на позитивистских основаниях, никакого загадочного, а тем более мироспасительного будущего у четвертого сословия — пролетариата быть не может. Сам Маркс постоянно доказывает, что отношения пролетариата с буржуазной цивилизацией — это игра с нулевой суммой: вырастание богатства, образованности, цивилизованности на одном, буржуазном, полюсе одновременно означает возрастание нищеты, невежества, дикости и варварства на другом полюсе — пролетарском. Кончиться это должно революционным взрывом. Что же, такой взрыв сам по себе не противоречит “позитивной” логике здравомыслия: предельно обездоленные, обиженные и отчаявшиеся в самом деле способны на бунт, и соответствующие предостережения не раз высказывались в самой буржуазной литературе. Парадокс начинается там, где Маркс говорит о диктатуре пролетариата и ее мессианской роли. Еще Э. Бернштейн здравомысляще сомневался: помилуйте, если мы говорим о крайнем обнищании и предельном одичании четвертого сословия, о том, что весь грандиозный процесс накопления буржуазной цивилизованности идет мимо него, то как же можно ожидать, что этот изгой цивилизации, этот мрачно насупленный отверженный с булыжником в руке как символом приглашения в каменный век, внезапно осуществив переворот и заполучив диктаторскую, никакими законами не ограниченную власть, осчастливит человечество, подарив ему невиданно светлое будущее? Этот вопрос Бернштейна, совершенно законный в рамках позитивистской логики, является тем не менее морально незаконным в рамках иудео-христианского мировоззренческого и ценностного комплекса. Тезис о едином комплексе сегодня может многих шокировать, но если мы признаем не только различие, но и единство и преемственность Старого и Нового заветов, то этот тезис необходимо принимать. Как показали русские философы С. Булгаков и Н. Бердяев, логика Маркса впитала в себя иудео-христианскую диалектику священных парадоксов. Вспомним содержание Завета, заключенного Богом Ветхого завета с избранным народом. Завет предполагает, что наряду с профанной историей этого в высшей степени незадачливого и упрямого народа, противопоставившего себя всем остальным, всеми гонимого и побеждаемого, существует и его сакральная, мистическо-мессианская история. Если этот народ сохранит верность Завету, не будет кланяться другим богам, не будет раство­ряться среди других народов, то сам Господь пошлет ему спасение и возвысит над всеми народами. Убедительность этого парадокса совершенно противоречит убедительности обычного логического заключения. Суть в том, что именно не сильный и не влиятельный, даже не “среднеотсталый”, а самый слабый, самый презираемый, гонимый народ возвысится над самыми сильными . Этот архетип сакральной парадоксальности движет парадоксальную историческую диалектику Маркса. Его четвертое сословие — это не средний класс, обладающий законной перспективой, а олицетворение предельной отверженности, предельного социального падения и изгойства. И перед ним, как и перед древними евреями, возникает дилемма: преодолеть свое изгойство еще здесь, в “профанной” истории, путем растворения, натурализации среди других “нормальных” народов (в данном случае — нормальных социальных классов), сделав ставку на реформизм, на постепенное улучшение своего положения, или сохранить свое первородство, свою верность загадочной судьбе и миссии, последовательно отвергая искушения обуржуазивания и постепеновщины. Пролетарии Маркса, подобно евреям Ветхого завета, выбирают второй вариант — судьбу изгоев, исполненных веры в свою высшую истину и конечное торжество.