Наш мир — тюрьма

Раньше, сразу после основания тюрьмы, по всем ее коридорам патрулировали свирепые конвоиры с еще более свирепыми псами на поводках. Но вскоре даже до тюремного начальства, явно снабженного мозговыми аппаратами облегченного образца, дошло, что патрулирование служебными собаками здесь — очевидное излишество. Большую часть волкодавов после этого вывезли в другие ис-правительные заведения, а оставшиеся удивительно быстро превратились из тренированных убийц во всеобщих баловней и любимцев.

Спайк был таким «домашним любимцем» уже в четвертом поколении. Пять лет назад, при расформировании тюрьмы, он был еще крошечным щенком — и его скрыли, спрятали в тайнике, когда вывозили всех еще остававшихся на Ярости собак, которые считались тюремным имуществом. И теперь существование на планете огромного пса оставалось одной из немногих отдушин, согревавших души заключенных. Поэтому, хотя Спайка не было видно всего несколько часов, кто-то уже обеспокоился его отсутствием и пошел на поиски.

— А, вот где ты, малыш! — раздался голос. Ротвейлер с трудом повернул отяжелевшую морду к люку, в котором возник человеческий силуэт. — Где же ты пропадал так долго? Я тебя повсюду ищу! — В ответ раздалось еле слышное поскуливание. — Иди, иди ко мне. Эй, с тобой все в порядке? — Человек склонился над ним. — Ну-ка, ну-ка, — загрубевшие пальцы осторожно перебирали черную шерсть. — Что это?! — руки человека замерли.

Он сам не мог сказать, чем было то, что он увидел: кожа у собаки лопнула от угла рта, длинный разрыв сочился сукровицей. Ниже, на груди и шее, виднелись еще какие-то раны. Что это — ожог? Или след когтистой лапы?

— Кто это сделал, Спайк, малыш? — в голосе человека звучал неподдельный ужас. — Обожди… обожди меня здесь, малыш. Я сейчас — я за доктором! — И человек бросился к выходу, бормоча про себя на бегу: — Какой зверь мог так поступить с собакой?!

Ответа на этот вопрос не было: все знали, что на Ярости не водятся звери. Не мог оказаться «зверем» и кто-то из заключенных. Во-первых, ни у кого не поднялась бы рука, а во-вторых, не так-то легко справиться с пятипудовым ротвейлером.

7

Размеры морга поражали воображение: казалось, в нем мог одновременно уместиться весь некогда пятитысячный контингент тюрьмы. Не морг, а целая гробница.

Пустые ячейки (лишь две из них были закрыты, по числу погибших) блистали холодной чистотой. Даже простыня, покрывавшая детское тело, — Клеменс тут же открыл ближайшую из ячеек, переместив на прозекторский стол ее страшное содержимое, — даже эта простыня была белее, чем в госпитале.

Да, Ярость была добрее к своим мертвым, чем к живым.

— Прошу! — и врач слегка театральным жестом, словно занавес, отдернул мертвенно-белую ткань.

Под ней, вытянувшись, лежала Ребекка Джордан, по прозвищу Головастик. Не Ребекка, а ее мертвое тело, труп.

Железная целеустремленность Рипли вдруг куда-то исчезла. Перед Клеменсом снова была просто женщина, сломленная навалившимся вдруг горем.

— Вы можете оставить меня с ней одну? На несколько минут.

— Да, пожалуйста, — Клеменс поспешно отошел в сторону.

Глаза девочки были открыты, бессмысленно уставившись в никуда. Страха в них не было, ей действительно досталась легкая смерть. Однако ее двенадцатилетняя жизнь была столь ужасна, что ничто не могло этого смягчить. Да и вообще, любая гибель в двенадцать лет — дикая, чудовищная нелепость. И от этой гибели Рипли не сумела ее уберечь. Хотя оберегала много раз, и девочка, конечно, уверилась, что так будет всегда.

— Прости меня… — снова прошептала Рипли. Как несколько минут назад, при виде изуродованного саркофага, который и вправду стал саркофагом, то есть гробницей. Но теперь перед Рипли стояла задача, более важная, чем ее горе или даже ее жизнь. И, усилием воли отключив в себе все эмоции, она занялась тем, ради чего пришла в морг.

Врач не видел этого, хотя сперва он и решил пронаблюдать за Рипли: что-то странное почудилось ему в ее будто внезапном желании посетить морг. Поэтому он, для приличия отвернувшись, продолжал посматривать на откинутую под углом крышку одной из ячеек-трупоприемников. Эта крышка была отшлифована до зеркального блеска, и в ней, как в настоящем зеркале, можно было увидеть все происходящее возле прозекторского стола.

Однако именно в этот момент к нему подбежал один из заключенных и горячо задышал в ухо: «Клеменс… Мне сказали, ты в госпитале… Я едва нашел…»

Сперва Клеменс не прислушивался к шепоту, но потом он осознал, что речь идет о необычном событии. К тому же Спайк был и его любимцем тоже.

— Ранен? Да нет, брось, кто тут может быть чужой… Это, наверное, в ком-то из наших общих знакомых, садистов-маньяков, зверь проснулся. Где ты, говоришь, его нашел?

Но собеседник Клеменса уже стоял неподвижно, открыв рот. Он увидел Рипли.