Наш город

Во работали, вздохнуть некогда было! Дотемна старались. Теткино окно издалека, нам чуть-чуть звездочкой посвечивало. А небо было без звезд. Друг друга мы еле видели. Толкались. А хорошо работали: раз в раз. Гороховые гряды обчистили до липочки. Тины гороховой гора вышла, и кольев чуть не воз — все ушло. Здоровый, наверно, шалаш выйдет — завтра увидим.

От работы в животе стало воркотно и штаны все сваливались, а ветерок кочерыжками попахивал, малинником ноздри пощипывал, и оттого есть хотелось.

Пошел домой хлеба отрезать, чтобы с постным маслом.

Вот люблю с постным маслом. Я и в Пасху отрезал раз ломоть во всю краюху, да с постным маслом — и гулять пошел. Засмеяли. Я помню, тогда сюда же в малинник и спрятался, да там и доел.

Достаю хлеб. Запашистый такой, с прихрустом. А у тетки опять Панафида сидела Сначала-то мне плевать на нее было, а разговор слышу про то же, про что и мы знаем: что разносить будут.

По-Панифидиному выходит, что это студентов дело. Врет или нет, а только, говорит, это все против нашего даря, враги-мол разные ему покою не дают.

— Как с макакой-то, с япошкой, воевали, так хотел царь наш макаку-то, дуй его горой, победить, — так, веришь ли, матушка, все Европы поднялись…

Не слушал я дальше, а только, уж когда она с теткой прощалась, думаю: чего Панафида скулит? Со страху, что-ли?

А она тетке жалуется:

— Забыла, говорит, когда именинница… Какой грех! Какой грех! И за каким мне святым стоять, — и не знаю. Все Панафида, да Панафида… А Митрий Михайлов на смех: как, говорит, тебя, тетка, зовут? Какая же ты Панафида? Такой и святой-то, говорит, в святцах нет! Ты, говорит, выходит, по-настоящему басурманка, дуйте те горой! Вот грех, вот грех. Все Панафида, да Панафида… То ли под Егорья именинница я, то ли после Ильи. И как мне святую свою найти: великомученица она пли кто? И за какой мне святой стоять, как разносить-то все будут!..

Спятила, думаю, со страху Панфида. Да и тетка, вижу, все ахает, да все:

— Господи с нами буди. Господи с нами буди.

А ушла Панафида, тетка-то походила, да и говорит вдруг:

— Растворю-ка блинов к завтрему. Давно чего-то блинков мы не ели.

Вот те и раз! Тут тебе разносить завтра будут, а она — с блинков.

IX

На другой день мы везде по городу смотрели, где подложены бомбы. Бомбы, верно, везде подложены, спрятаны глубоко. Да мы узнавали по ямкам. Как где ямка какая подрыта — так тут бомба. У собора и под колокольней даже не одна бомба была. А все ходят, словно ничего. Или, может, виду не показывают, боятся, а то пуля будет!

Да нам-то что. У нас шалаш теперь.

Шалаш здоровый вышел. Всем троим место — сидеть и лежать. Соломы подложили — сухо. Вход мешком завесили.

Ленька говорит: надо запасы делать. Вырыли ямку в шалаше, доску пристроили, чтобы закрывалась, — стали туда сносить запасы. Морковь, кочерыжки. Я ножик стащил, начистили три морковины — едим. Подгрызаем — вкуснее тогда.

Хорошо нам. На улице пасмурно — морось и ветрище налетами, а у нас чуть-чуть. Слышно как горохованье пошумливает, расправляется.

Решили мы совсем в шалаше жить. В задней стене я полку сделал, карандаш там был и коробка с разными вещами, а ножик мы втыкали за колышек. Шалаш стал совсем настоящий.

Оттуда мы выходили только на чердак посмотреть, не начали ли разносить. Там было видно собор и колокольню, — как начнут, сразу заметишь!

После обеда Серега притащил целую селедку, мы ее в склад, в подземелье, доской накрыли и соломой — не видать. А Ленька вдруг из кармана достает целую горсть больших гвоздей.

— «Зачем гвозди?

— Это не гвозди, дурак, это нули.

Гвозди блестят, серебряные, как пули. Сделали мы и для пуль для этих отдельное подземелье.

Ленька говорит:

— Санька, пойди, взгляни, не начали ли?

Больше все я ходил: чердак-то наш — теткин.

Вернулся я, а они селедку едят.

— Мы, говорят, пробуем. И ты бери.

— Дураки, нам запас нужно, а вы едите.

— Да мы пробуем. Она вкусная. Бери — попробуй.

И я попробовал — очень вкусная. Только стала совсем маленькая.

— Давай еще попробуем, от хвоста.

Попробовали от хвоста. Больно вкусная была селедка, никак не остановишься. Еще попробовали — вся кончилась. Решили тогда еще достать селедку — по-настоящему, в запас.

А еще мы решили ночью, как все уснут, потихоньку удрать и уж спать в шалаше.

X

Я, чтоб глаза отвести тетке, забрался под одеяло, совсем рано, сразу же как отужинали. И не разделся, сапоги только снял. Глаза нарочно закрыл.

Только вот когда открыл — так смотрю лампа потушена, а светловато. Неужто проспал? Ну да, про спал и на глазах песок. Мигаю-мигаю — песок. Проспал. Экий дурак!

Схватил сапоги, да скорей через окно в малинник, в шалаш. Тихо-то как! Небо, как молоко. Окатило меня всего каплями с яблони. Потянуться так захотелось, холодок по спине пробежал приятный и такой чуточку страшноватый. Самую чуточку. Смотрю, шалаш пустой. Как быть? Вдруг Ленька или Серега были, а меня нет, — и ушли.

— Нет, скорей не были.