Наш город

— Уймись, оголтелая. Я те ужо!

Так улица и застыла, разинув рот. А дяденька шел и точно швырял вокруг себя искры.

Дошел он до самой последней избушки, самой развалившейся, самой черной, Палагеи Пяткиной избушки. Дальше уже крапива.

Все мы так и замерли… Ну, думаем, куда? куда?

А он, как ни в чем не бывало, возьми да и поверни к этой самой Палагеи Пяткиной избушке. И через канаву перемахнул, словно он каждый день ее перепрыгивал.

Бареточка только покривилась тут как-то, и подумалось мне, что как-то неладно покривилась.

Сама Палагея, растрёпища грязнущая, не хуже других пялилась на этого дяденьку. А как видит, канаву перемахнул и на нее прямо идет, — что с ней и сделалось!

Как отлетит назад и давай козу свою вперед толкать, словно спрятаться за нее хочет.

Коза тоже видно по-своему, по-козьи, дивилась на черного дяденьку, а как видит, больно близко чудо-юдо такое, — назад!

И понесло тетку! Мелко-мелко ножками брыкает назад, назад, да как хлоп, посреди двора! Села тетка — и пыль дымом!

Рассказать — так вот длинно выходит, а на самом деле мигнуть стоило.

Оглянулся я кругом, не только мальчишки, а и большие и тетки разные, а сзади Митрий Михайлов и даже дядя Молодя тут.

А главное, смешно ведь. Тетка полетела коза верещит, а никто ни смешка…

Разиня рты все смотрят, что дальше будет.

А черный дяденька в баретках блестящих вошел во двор и вдруг заговорил, да так, как никто не откидал, то есть самым что ни на есть нашинским обыкновенным образом:

— Ну, матка, так ты меня острамила перед всей честной публикой, что я и поздоровкаться с тобой не возможен.

Как сказал, всё вдруг так и затихло, даже коза унялась. Я думал — всё провалится, и только спустя минуту Митрия Михайлова сын растолкал теток, да как бросится к приезжему:

— Э, братцы! Да это Пашка! Пашка, собачий ты сын, ты что же своих-то не узнаешь?!

Все так и ахнули.

Вон оно что. Так это Пашка! Самый что ни на есть наш — из нашего города зимогор Пашка!

Вот какие дела. И в нашем городе бывают штуки необыкновенные.

Только зря, видно, Митрия Михайлова сын руганул его. Пашка узнал всех. Ему только, видать, с маткой прежде хотелось поздоровкаться а уж от маткинова дома в со всеми. Для форсу, что ли?!

Стоит Пашка с Митрия Михайлова сыном, папиросами угощаются.

— Мы, — говорит, — брат, теперича в императорских по балетной части в актерах.

Ой-ой-ой! Вот так сказал!

Мне так как-то жутко стало даже! Вот дела какие. И подумалось мне, что непременно где-нибудь в журнале Пашкин портрет напечатан, и подписано наверно: «…в императорских…» и все что там нужно. Вот, думаю, когда настоящее-то время в нашем городе наступило.

III

У нас дома не больно рады были Пашкиному приезду — большие-то. А дядя Молодя (по-настоящему Володя, да так у нас никто его не называл) так он сказал, что дескать он — Пашка-то — простой: с ним постой — и карман будет пустой.

Да что они понимают! У них все не так. Сделаешь что-нибудь, — думаешь хорошо, а они — ругать.

Нашел я намедни в кладовке зеленую краску и разукрасил калитку вавилонами — она у нас совсем некрашеная была. Так красиво вышло! Так красиво! Уж я знал, как раскрасить! А тетка пришла домой. Сначала мимо прошла: из-за раскрашеной-то калитки и дома не признала. Как пришла, как взъерепенилась и так меня выпорола, так выпорола! Оказывается, краску-то она для скамеечек под цветы припасла. А что эти скамеечки красить? их и не видно из-за теткиных цветов!

Вот из-за таких случаев я в ихние разсуждения не вслушивался и, как только отобедали, так я и улизнул на улицу — а там уже ребята толпятся, и Пашка по середине цилиндром блестит и бареточками зайчиков пускает. Во фартовый!

Подошел, а ребята куда-то вперед показывают. Гляжу: в конце улицы Юдка идет в цилиндре! Только Пашкин-то почище будет. Я из-за Пашки-то и забыл, что сегодня суббота. А Юдка по субботам всегда променад [2] делал. Так все и говорили — Юдка променад делает.

Сначала я не понимал — что такое? Бывало, бежишь посмотреть, какой такой променад Юдка делает, и все кажется — какое-то пирожное или лекарство с красивыми колпачками.

А выбежишь — ничего, просто хряет Юдка — шляпа ведром, борода углом.

Так и сегодня, идет Юдка, а у ребят разговор:

— Ай, Пашка, ты у нас Юдки-то пофасонистей будешь!

— Утри ему, чорту!

— Да я его заткну!

— Ну-ткось, Пашка, катани ему, сюртучнику, в упор. Пускай тебе поклонится!

— Незнаком он, не будет.

— Поклонится!

— Ну?

— В земь поклонится!

— Такому клёвому парню! Да Юдке-то слабо не поклониться. Затрусит! Поклонится!

— Вали, Пашка! Ай да Пашка!

Пылка накрутил усы, сделал какую-то раскоряку и пошел навстречу Юдке сыпать зайчиками от своих бареток. Тихо стало на улице — комарам петь! Юдка, брат, не такой, чтоб всякому кланяться. Он аптекарь. Он только купцам самым богатым кланяется да исправнику.

Мы — мальчишки — нам что! Мы за Пашкой — чуточку поодаль. А большие парни на месте остались — замерли и семечки не лущат.

Ай, не поклонится.

— Поклонится.

— Ан нет — не бывать.

— Сдрейфит!

— Ай да Пашка, вот Пашка!