Наш день хорош

Устиныча заменял мастер Чернобровкин. Он бегал по пролету в своем черном кургузом пиджаке. Стоило какому-нибудь рабочему зазеваться или отойти на минуту от станка, Чернобровкин коршуном налетал на него и шипел:

— Бездельничаешь? — и страшно бранился.

За сквернословие он имел уже несколько выговоров, даже с последним предупреждением, но ему — что с гуся вода.

— А-а, любимчик Устиныча появился! — Чернобровкин показал в ехидной улыбке щербатые зубы. Глаза у него, как два хитрых зверька, глядели из-под насупленных бровей ядовито и зло. — Получай наряд. Сегодня на болтах поработаешь, — и протянул листок бумаги.

— Пошел ты!.. — вскипел Алексей и отвернулся.

— Не нравится обхожденьице... — заметил Чернобровкин. — Ничего! Я с вашим братом цацкаться не буду. Я тебе не Устиныч!

 

...Сегодня вечером Алексей собрался на озеро. Даже Федору ничего не сказал об этом. Надо же в конце концов и для личных дел время выкраивать. Не все для друга.

...Люба поджидала Алексея около старого причала, где две раскидистые вербы купались в прозрачной воде озера. Алексей запаздывал. Пока прибежал с работы, умылся да купил новый галстук в магазине, — время подошло к шести. А свидание назначено на семь. Хорошо, хоть автобус не опоздал.

Алексей взглянул на светящийся циферблат часов и ужаснулся: пятнадцать минут восьмого! К причалу он слетел кубарем. Шумно дыша, встал позади Любы.

Девушка даже не обернулась. Поднялась и, отряхнув платье, пошла.

— Ты сердишься? — Он догнал Любу.

Она шла, ускоряя шаги.

— Хочешь, я перед тобой на колени встану, — расхрабрился Алексей. Забежал вперед и посмотрел в сердитые, ясные глаза девушки.

Люба звонко рассмеялась.

— Ой, какой ты смешной, Алешка! — и потрепала его льняные волосы.

Лодку отыскали быстро. Старый рыбак Тимофеевич сидел на завалинке около своего дома и чинил невод. В рыбколхозе он был сторожем и частенько брал Алексея на рыбалку,

— Покататься захотел? — Тимофеевич подал Алексею ключи. — Весла в сторожке возьмешь. Да смотри, осторожней! Слышишь, сиверко подул...

На середине озера лодку чуть не перевернуло. Люба крепко уцепилась за борт руками.

— К берегу греби, — просила она и испуганно глядела на темнеющий горизонт, где из-за шиханов выплывала темная грозовая туча.

Из лодки они вылезли мокрые. Отдали ключи Тимофеевичу и, взявшись за руки, пошли в парк дома отдыха. Алексей давно облюбовал там скамейку, скрытую в кустах сирени.

— Устиныч вчера ужинать не стал, — сказала грустно Люба. — Прямо беда! Анастасия Ивановна спрашивает его, а он все молчит.

— Почему ты раньше не говорила, что у них на квартире живешь? — перебил подругу Алексей.

— Ты же не спрашивал! — искренне удивилась Люба. — Я давно у них живу, скоро два года...

Девушка рассказала о себе, о том, как росла без отца и матери, как закончила в детском доме семь классов, а потом училась в ремесленном училище на слесаря.

— Это уж меня Павел Устинович попросил нормировщицей поработать. Ты, говорит, девка боевая, грамотная, а учет в цехе сложный...

Много хорошего узнал в этот вечер Алексей об Устиныче.

Домой вернулся поздно. Уткнувшись в подушку, он долго ворочался в постели; ему казалось, что губы его полыхают огнем. Замирало сердце, когда вспоминал, как Люба поднялась на цыпочки и крепко его обняла... Первый в жизни поцелуй.

 

В цехе что-то произошло. Это Алексей заметил сразу, как только вошел на следующий день в пролет. Фрезеровщик Павлов низко наклонился над станком. Седой ершик волос выбился из-под кепки. Глаза старого рабочего, обычно добрые, улыбчивые, сегодня тоскливо смотрели на деталь. Может быть, заболел?

Лекальщик дядя Вася и зуборезчик Гаврилов имели понурый вид. Даже Чернобровкин не шумел, как обычно, не приставал ни к кому, он тоже был чем-то озабочен.

— Алеша!

Токарь обернулся. Перед ним стояла Люба. Глаза заплаканные, веки красные.

— Алеша, помер Павел Устиныч, — и дав волю слезам, уткнулась в плечо друга.

Алексей растерялся. Он погладил по плечу девушку, не зная, что нужно сказать, чтобы успокоить ее.

— От, чего же он помер?

— От сердца, — проговорила Люба.

«Так вот почему держался Устиныч за грудь, когда я нагрубил ему». От этой мысли Алексею стало не по себе: что если он в какой-то мере виноват в смерти старого мастера?

Из цеха Алексей ушел, ни с кем не простившись. Даже к Любе в конторку не заглянул. Смерть Устиныча вихрем ворвалась в его беззаботную жизнь, и, может быть, только сегодня по-настоящему он начал осознавать свою вину перед ним.

Хоронили старого мастера всем заводом на городском кладбище. За гробом шли тысячи людей.

Алексей вытирал кулаком непрошенную слезу и крепко держал за руку Любу, которая плакала навзрыд.

Устиныча положили под могучим кленом, широко раскинувшим свои ветви. Над землей вырос покатый холмик с краснозвездным обелиском.

Алексей стоял в толпе и думал об Устиныче и себе. Сердце его терзали горькие, тяжелые мысли.

— Пойдем! — тронула его за руку Люба.

Народ расходился. Две женщины в черных платках поддерживали жену Устиныча — Анастасию Ивановну. Плакала она беззвучно, и только заметно было, как судороги безысходного горя сотрясали ее тело.