Нас время учило…

Команда «Вольно!» – и толпа бросается вперед, сминает милицию и смешивается с колонной. Женщины обнимают и целуют солдат. Солдаты высоко подбрасывают визжащих от восторга детей. Откуда-то появляются бутылки, и водка плещет в граненые стаканы.

Меня зажали, оттеснили назад, и я, охваченный общим порывом, протискиваюсь вперед к солдатам и отодвигаю плечом худую женщину, что-то выкрикивающую в экстазе.

Жидкие светлые волосы у нее разметались по плечам, платок сбился, в одной руке буханка хлеба, в другой – наполовину пустая бутылка с водкой.

– Чего растолкался? – сердито бросает она мне и, глядя светлыми злыми глазами, добавляет: – Понаехали тут!

– Становись! – звучит команда, и зелено-серое с трудом и не сразу расцепляется с пестрым.

И снова мерно стучат сапоги, и снова где-то вдали гремит оркестр, и снова шумит ликующая праздничная полупьяная толпа, но все это уже там, позади, потому что я медленно, внимательно рассматривая выщерблины на панели, бреду назад, к нашему дому.

Ленинград. 1960–1968 гг.

Встреча

– Ваше место второе. Можете располагаться, – сказал мне чисто выбритый и подтянутый проводник поезда Хельсинки – Петербург. Я поставил рюкзак на полку, удобно уселся и стал ждать соседей по купе.

Долго ждать не пришлось. В купе впорхнула молодая ярко одетая девица, радостно поприветствовала меня, спросила, откуда я еду, есть ли у меня семья, как долго я находился в Финляндии, какая у меня специальность, ах, как интересно, мой двоюродный брат тоже рисует, дочка тоже талантливая – вышивает по канве… И тут же защебетала о себе и своей жизни. Жизнь у нее, как оказалось, сложилась счастливо: ей удалось осуществить свою мечту – выйти замуж за иностранца, ее муж – финн, страховой агент, получает кучу марок, у них двое детей, он не пьет и раньше не пил, не то что другие финны, у них свой дом, а машина японская, Субару, а в Питер она ездит к родне, вот два чемодана шмоток братьям и их семьям…

Дверь купе открылась, и к нам вошли соседи, пожилая пара – рослый мужчина с угрюмым выражением лица и его грузная жена с дешевой шляпкой на седой голове. Молча расположили свои вещи и, отвернувшись от нас, дружно уставились в оконное стекло. Оба были одеты скромно, непарадно.

Моя бойкая молодая соседка, примолкнувшая было во время прихода стариков, снова раскрыла рот и защебетала с новой силой. Тема мужа и детей плавно перетекла в характеристики финской родни, и я уже стал угорать от этой трескотни, как она вдруг спросила, что у меня с рукой.

– Память о фронте.

Она остановилась, как бы с наскоку.

– А сколько же вам лет?

Я ответил.

– Значит, вам примерно столько же, сколько ему? – качнула головой в сторону соседа.

– А вы спросите его.

Девица выбросила несколько финских слов моему соседу. Тот медленно и как бы неохотно повернул к ней голову, и я успел рассмотреть его обтянутые кожей острые скулы, суровый взгляд из глубоко проваленных глазниц и седой клок волос, брошенный через морщинистый лоб. Он произнес одно слово и опять отвернулся к окну.

Она снова спросила его о чем-то, и он утвердительно кивнул головой, не разжимая губ.

– О чем вы его спросили?

– Воевал ли он.

Разговор неожиданно принял интересный поворот.

– Спросите, если не трудно, где?

Она перевела мой вопрос. Он посмотрел на меня, помолчал немного, потом хрипло произнес одно слово: «петровски».

– Он сказал: «Петровски». Это значит Петрозаводск.

Что-то ударило мне в голову, и в купе сразу стало жарко. Следующий вопрос вырвался уже сам, вне моей воли: не скажет ли он – когда?

Переводчица почувствовала мое волнение. Что-то большое и важное творилось у нее на глазах, и она была в центре происходящего. Она перевела вопрос, и ответ прозвучал моментально.

– Он сказал: в июле 1944 года.

Вот оно! Я перевел дух.

– Скажи ему: я тоже воевал под Петрозаводском!

Он напрягся, повернулся ко мне всем корпусом. Вопрос прозвучал, как выстрел – перевод не потребовался. Я ответил сразу:

– В июле 1944-го. Мина упала рядом…

Наступила тишина. Стенки тесного купе поплыли в тумане и раздвинулись до невероятных просторов карельских болот. Потянуло холодком из соседнего озера, остро запахло хвоей срубленных осколками сосновых веток. Грохот автоматов смешался с воем летящих мин, где-то тонко и надрывно закричал раненый…

Мой сосед неотрывно смотрел на меня. Потом неожиданно вскинул руки и обхватил ими голову, потом качнулся в мою сторону, навалившись мне на колени, и что-то быстро залопотал, всхлипывая.

Взволнованная переводчица чуть не выкрикивала его отдельные слова.

– Проклятая война!.. Брат погиб… дом сгорел…

– Переводи! – крикнул я девушке. – Проклятая война… Мы с ним ни в чем не виноваты… Войну начинают политики, а гибнут простые люди…

Я сильно хлопнул его по плечу, схватил его руку и крепко пожал. Он ответил мне мощным пожатием, потом полез в чемодан, достал бутылку столичной. Края стаканов тоненько зазвенели, приняв касание дрожащей бутылки.

Мы выпили за нашу встречу. Вторую в жизни.

Санкт-Петербург. 1998 г.

Вклейка

Татьяна Максимовна Разумовская

Самсон Львович Разумовский