Нас время учило…

– А ты што, ня видишь? Известно, яврей! Ен в очках!

– Чаво молчишь? Говори – яврей иль нет?

– Еврей, еврей, – суетится Сокол. – Он мороженым раньше торговал…

Кругом смех. Шутка насчет мороженого имеет неизменный успех.

– Молчит, зараза…

– Ваньк, а ты дай ему по затылку, штоб заговорил…

Резко оборачиваюсь, но меня толкают сзади на передних, а передние с удовольствием толкают назад. Я в кольце. Злоба душит меня.

Ох, сволочье, сволочье!.. Полоснуть бы сейчас вокруг себя из автомата, чтоб попадали вокруг меня эти литые рыла, чтоб закрылись оскаленные смехом рты, чтобы стало чисто и пусто вокруг и… конец войне.

– Взвод, становись!

Весь дрожа, шагаю я снова в строю.

Под пули

Все началось сразу. Среди перестрелки вдруг замолкли финские автоматчики и пошло! Вой – разрыв! Вспыхивает пламя… Вой – разрыв! Грохот, гул, летят щепки от стволов, гудит земля, и опять мы несемся сломя голову вперед, на грохот разрывов… Ветки хлещут по лицам, корни цепляют за ноги, а мы мчимся, падаем, меняем направление, кубарем скатываемся в овраг и там замираем под валунами.

Некоторое время еще грохочет в лесу, потом взрывы отдаляются и затихают.

Нас двое под валуном – солдат из второго взвода и я. Остальные где-то в лесу. Мы осторожно встаем, осматриваем себя, оружие – все в порядке, только шинель он где-то располосовал.

– Пошли наших искать.

– Пошли…

Мы выходим из оврага, пригибаясь и озираясь, автоматы наготове: из каждого куста можно ждать выстрела. Несколько трупов лежат в разных местах. Один лежит, вытянувшись во весь свой огромный рост, лицом в мох, и щегольская светло-коричневая пилотка валяется рядом. Как недавно он обещал «сделать из меня человека»…

Мы минуем кусты и натыкаемся на нескольких наших. Они откапывают окопы. Срезанный мох обнажает желтые песочные раны. Нам указывают направление. Мы спускаемся с песчаной осыпи, минуем маленькую речку и останавливаемся как вкопанные.

На песчаном бережке ручья, под склонившимися ветками прибрежных кустов, лежит Надя, наша санитарка. Она в одной гимнастерке. Ноги ее, странно белые, раскинуты в стороны, а низ живота – сплошное красное пятно. Пожилой санитар неумело бинтует ее, а другой ладит носилки из срубленных жердей. Надя стонет тонко, по-ребячьи, ее глаза, полные муки, останавливаются на мне…

– Ну что уставились! – рычит на нас санитар. – А ну, вали отсюда!

Мы уходим по ручью, а стоны преследуют нас еще долго, и не исчезает из памяти взгляд отчаяния и боли.

– Глянь-ка! – говорит мой спутник. – На кусту сумка!

Я снимаю с сучка офицерскую сумку и вешаю ее на плечо. Найденные сумки, особенно с картами, приказано сдавать в штаб.

Мы плутаем еще полчаса, прежде чем встречаем своих. Они окапываются. Многих нет. Убиты? Или после обстрела кружат по лесу, как мы?

Нахожу Кунатова. Он сидит между валунами вместе с нашим новым командиром взвода, у обоих злой и взъерошенный вид. Кунатов за что-то отчитывает лейтенанта, а тот огрызается, как собака.

– Товарищ старший лейтенант, мы заблудились после минного обстрела. На обратном пути нашли офицерскую сумку…

– Моя! – вдруг вскакивает командир взвода и вырывает ее у меня из рук. – Вот она! Где взял?

– Нашли вон там под горкой…

– У… мать! – сквозь зубы злобно говорит он. – Ну, собака, погоди…

– Так вы же сами приказали приносить сумки, если найдем…

– Молчать! – Он роется в сумке, перетряхивает ее, что-то ищет.

– Где табак?

– Какой табак?

– Он табак из сумки украл, – говорит комвзвода Кунатову, – у меня тут пачка неначатая была…

– Украл пачку? – раздельно и почему-то тихо спрашивает Кунатов.

Оба они впиваются в меня взглядом, командира взвода прямо трясет от бешенства.

Кунатов же, наоборот, подчеркнуто сдерживает себя.

– Да что вы, – вырывается как-то помимо меня, как будто говорю не я, а кто-то другой, – неужели я… кругом люди умирают… я не вор… не видел я вашей пачки… да я и не курю вообще…

– Марш на место! – хрипит комвзвода. Грязная ругань.

Иду на место и начинаю окапываться. Рядом в своей ячейке лежит Осмачко и курит. В лесу снова начинается автоматная трескотня.

– Ты где был?

– У командира роты.

– Нашел лейтенант сумку?

– Какую сумку?

– Да он оправиться пошел, сумку на куст повесил, и нет сумки! Шум тут был. Командир роты кричит: «Расстреляю! Там карта была…»

Вот оно что! Какая чепуха! Ну, дела! Врага я себе нажил – хуже не придумаешь: психопат, да еще злобный…

– Разумовского к командиру роты!

Бросаю недокопанную ячейку и иду в валуны. Оба сидят там по-прежнему – Кунатов и взводный.

– Слышишь, раненый кричит? – спрашивает Кунатов.

Я прислушиваюсь. Где-то вдалеке, там, где кончается лес и начинается просека, слышны стоны.

– Слышу.

– За раненым – марш!

Смотрю на него. Он понимает, что делает? Раненый лежит на простреливаемом открытом месте… Командир взвода смотрит вбок и улыбается… Да, улыбается… Да, они понимают, что делают.

– Есть идти за раненым!

Делаю шаг в сторону.

– Вернись! Взять автомат!

– Зачем? Мне он только мешать будет!

Кунатов медленно вытягивает из кобуры револьвер. Черная дырка ствола крутится у меня под носом.

– Еще одно слово… Выполняй приказание!