Нас там нет

Или такие вопросы, которые нельзя было спросить во дворе, потому что все сразу убегут и обзовут чумовой и дурой.

Вопросы на тему, как устроен мир, были легкие, потому что на них можно было получить ясный ответ.

Самые трудные вопросы были, как жить с этим миром, каждый день по нему идти так, чтобы, засыпая вечером, говорить себе: как хорошо я сегодня по нему прошел и далеко пойду завтра.

Он, этот мой враг, хотел любви от меня, восхищения, благодарности без всяких сомнений. Он хотел научить меня потакать его прихотям, понимать и предугадывать его желания и мечты. Он хотел участия, игры по его правилам, покорной, благодарной изворотливости.

Как он назывался: Бог или черт?

Он придумал это устройство жизни, чтобы быть виноватыми от свободы и счастливыми от покорности. Он придумал так, чтобы главное научение жизни было притворяться. Когда играешь в детстве в кого-нибудь, в Снежную королеву, например ты становишься другим. А взрослые, когда играют и притворяются, остаются сами собой. Взрослеть — значит понимать неправду. И делать вид взаимно.

В детстве наказывают за вранье, а во взрослой жизни наказывают за правду. Почему у взрослых неправда может быть милосердна, чтоб не обидеть, а у детей всегда как черная неблагодарность?

Как надо расти, чтобы превратиться в совсем другого? И где надо остановиться расти, чтобы не забыть, какой был раньше.

* * *

Среди бед взрослой жизни можно выделить четыре: бедность, развод, пьянство и смерть.

Бедность — да, это печально, мы все были бедные, нам всегда хотелось того, чего у нас быть не может. И в еде, и в нарядах, и в зеркалах, и в на-море-ездить, и вообще. Но всегда можно было пойти вечером на базар и наесться там бесплатно, или встать у входа и денежку просить, или моей бабушке сказать, а она уж найдет как выкрутиться, перешить, залатать и просто накормить.

Развод — да, это печально, даже, наверно, ужасно. Но можно было со временем разжиться другим мужем, который навсегда или приходящий, что ничуть не хуже, а то и лучше. Он приходит с цветами и кексами, нарядный, трезвый, а потом не надо стирать его носки и позорно вывешивать на балконе. Но и без мужа можно к моей бабушке пойти, скоротать вечерок за чайком с вареньем. А потом поплакать ночью.

Пьянство — да, это печально, это ну совсем ужасно. Но можно как-то перестать пить, тем более что все готовы тебе в этом помочь. Например, все время что-нибудь делать руками, в саду возиться, строить беседку, быть на виду у строгих людей, у моего дедушки, и сразу стыдно будет водку пить. Если это не помогает, можно попросить прощения и повеситься. Тогда уж точно насовсем пьянство прекратится.

Смерть — да, это печально, наверно. Смотря для кого. Для тех, кто захотел умереть сам, это, может быть, даже радость, и они свободны теперь гулять душой, где захотят.

А если человек не хотел умереть, болел и не справился, то ему, наверно, и умершему плохо, он там лежит в темном холоде земли, по родным горюет…

Для тех, кто остался вокруг, — тоже всякое можно подумать. Кто-нибудь рад избавиться от врага, от фашистов например. Или неутешен, если кто-то любимый умер, тогда это горе насовсем.

Даже если обняться с бабушкой и дедушкой, это может и не помочь в таком деле, как смерть.

Сколько ни видь жизнь, сколько ни думай, летит она мимо со своим туманным, таинственным смыслом…

* * *

Когда смотришь кино про красивое, невозможно оставаться самим собой. Только там жизнь и бывает, она там развевается на ветру под нежную музыку. Как правило, счастье бывает в прошлых красивых временах, когда на конях скачут, чтобы шляпы с перьями, кружева и слезы.

Душа летит куда-то и не верит своей реальной жизни, что вот это — всё, что дано: цыпки, кривой зуб, медяки, серая каша, штопаные чулки, пара кукол, плюшевый медведь и линялый заяц. Из временного счастья — липкое мороженое караулить, когда привезут, и домой донести, на рынок пойти, персиков купить, цветную проволочку найти, в пыли топать, носиться с визгами по двору и не думать.

Не только возможности счастья ограниченны, но и возможности несчастья тоже.

Вот, например, умереть в молодости от ревнивого выстрела, упав со скалы в море. Но не кверху ногами, чтобы платье задралось и штаны видать, а боком как-нибудь лететь красиво. И чтоб шляпа кружилась на ветру одна, без головы… Или на балконе под солнышком в цветах угаснуть тихо… в чепчике и пеньюаре, не перекоситься судорогой лица и не описаться, упаси бог. И чтобы птички пели или музыка печальная тренькала тихо…

И чтобы все потом рыдали, винили бы себя навсегда и потеряли бы даже мысль о счастье. Ускакали бы на коне в леса и горы, уплыли бы на корабле в неистребимой печали. Перестали есть и пить, ушли бы в пустыню босиком. Ветер размазывал слезы по щекам… А всё уже, ничего не исправишь, не вернешь…

Где-нибудь на скале могила осталась, крест или камень суровый, надпись про вечную любовь. Солнце, ветер, дождь над вечным покоем…