Нас больше нет

Следующее утро ничем не отличается от предыдущих. Только Давид недовольный ходит, взгляды на нас с Настей бросает. Он нас посреди ночи поднял. Шутка о рыбе ему не понравилась. Он и в самом деле пошел удочки забрать, а на одной из них та самая гадюка… вернее, полоз. К счастью для Давида и нас с Настей. Потому что в темноте он не сразу разглядел, что именно мы поймали, поэтому указательный палец у него теперь залеплен пластырем. А сам он проорался хорошенько по поводу нашей дурости, хлопнул дверью и спать лег только на рассвете.

То, что казалось мне шуткой, приобрело совершенно другой оттенок, когда я узнала об укусе. Мы с Настей и в самом деле безответственные. После всего, что произошло, ни капли не воспринимаем реальность серьезно. Расслабились, чувствуя себя словно на отдыхе. И напоминание Давида о том, что нас, вообще-то, убить могут, а кроме него никто не защитит, отрезвило лучше всего.

Поэтому, дружно извинившись перед ним утром, мы разбрелись каждый по своим делам.

Настя ушла к реке, чуть дальше зоны видимости, но в пределах, очерченных Давидом, я же решила принять душ. Вчера вечером было не до этого, да и похолодало как-то резко.

Я намыливаю тело, полностью расслабилась. Дверь закрыта на защелку, поэтому о проникновении Давида даже не думаю. Но к звукам на улице прислушиваюсь: вдруг рядом послышатся его шаги?

Вытираюсь насухо, одеваюсь, бросая короткий взгляд на ноги. После того как Давид их увидел, уже не так остро реагирую на шрамы. Возможно, стоит признаться хотя бы себе, что вся эта затяжная депрессия по поводу своего уродства была связана именно с тем, что я боялась быть не принятой именно им. Ведь тайно в душе о Давиде мечтала и сны каждый раз о нем видела.

А сейчас отпустило.

Чужие ведь не смогут сквозь ткань ничего разглядеть. А Давид… он доказал, что мужчинам не всегда идеальная красота нужна. Я не так безнадежна, как считала до этого.

Я выхожу на улицу, взглядом натыкаюсь на торс Давида. Он рубит дрова. Мышцы буграми перекатываются. Красивый он, мой бывший муж. Не зря когда-то влюбилась, женское сердце просто не может остаться равнодушным к такой красоте.

Он замечает меня, замирает с топором в руках, хищно усмехается, я делаю несколько шагов к нему, но останавливаюсь, замечая, как из-за деревьев несется Настя.

Меня накрывает внезапное чувство тревоги. Лицо Насти перекошено от боли. Она бежит прямо к Давиду, ничего и никого вокруг не замечает.

— Он жив? Скажи, что это все неправда и он жив! Скажи, Давид! — требовательно выкрикивает она, с надеждой заглядывая в его глаза.

Глава 37. Лера

Я делаю рваный вдох, пульс подскакивает. Сначала решаю, что события последней недели сказались на психологическом состоянии Насти, ведь все мы здесь на грани, но то, как смотрит на нее Давид, отводит взгляд и хмурится, то, как она добивается от него ответа, а он молчит, дает понять, что вопрос не из пустого места появился.

Я делаю несколько шагов ближе.

— Давид, — говорит умоляюще, размазывает слезы по щекам. — Прошу. Я должна знать, понимаешь? Это ведь… это ведь мой отец!

— С чего ты взяла, что с ним что-то случилось? — каким-то бесцветным голосом спрашивает он, беспомощно скользя взглядом вокруг.

— Р-разговор слышала, — заикаясь, поясняет Настя. — Я гуляла, когда увидела издалека двоих мужчин. Рыбаки, кажется. Я спряталась и услышала, как они обсуждали последние новости. И смерть… смерть министра, — к концу ее голос походит на шепот.

Я прикрываю веки.

— Ты, наверное, что-то не так поняла, — говорю ей. — Папа не мог умереть. У него ведь охрана и… план какой-то был. И вообще, меня, скорее всего, тоже мертвой все считают. Думают, что я в клубе при пожаре сгорела, а я здесь. Цела и невредима. Это инсценировка. И с папой тоже. Скажи ей, Давид.

Леонов тяжело вздыхает, поочередно окидывает нас взглядом.

— Пойдемте в дом, там поговорим.

Произносит это как-то обреченно, словно разговор этот ему поперек горла стоит.

— Скажи сейчас. Просто скажи: жив или нет? — просит Настя.

— В дом, — повторяет Давид, разворачивается и идет к двери, уверенный, что мы следуем за ним.

— Он жив, Настя, — говорю сестре, вкладывая в свои слова как можно больше уверенности. Сама же ноги с трудом передвигаю, думать даже страшно, что в новостях могли правду сказать. Да и Давид себя странно ведет, не опровергает слова Насти.

Я вхожу в тесное пространство комнаты, Настя за мной. Слезы скатываются по ее щекам, руки на груди скрещены, выглядит бледной, встревоженной. Взгляд, полный надежды, на Давида поднимает. Вот только он не спешит ее дать нам.

— Сядьте. Разговор долгим будет, — мрачно заключает он.

Настя остается стоять у двери, я присаживаюсь на табуретку в углу. Сил стоять нет. Коленки подкашиваются от надвигающегося шторма. А в том, что будет штормить, почему-то уже не сомневаюсь.

— Ваш отец… — начинает Леонов и замолкает. На его лице играют желваки, кадык дергается, челюсти плотно сжаты. — Вы знаете, что у вашего отца непростая должность. От него зависит…