Нас больше нет

Наконец-то собираюсь с духом и выхожу. Я должна это сделать. Не ради Давида, не ради людей, которые могут получить эстетический шок, если я в короткой юбке на улицу выйду, а в первую очередь ради себя.

— Ну, не все так плохо, — подбадривающе улыбается Максим, пока я вся сжимаюсь перед его взглядом. Обхватываю себя руками за плечи, подхожу к кушетке. — Устраивайся, как тебе удобно. Мне нужно просто посмотреть, насколько глубокие рубцы и как сильно тон отличается от твоей собственной кожи.

Я киваю. Забираюсь на кушетку. Удобная — отмечаю я. Однажды я решила нарастить ресницы в салоне красоты и с трудом выдержала два часа пыток. А тут мягенько даже. Максим прикрывает мои бедра полотенцем, за что я ему благодарна. В трусиках перед ним чувствую себя так, словно полностью обнажена.

Поднимаю взгляд на Давида. Он в стороне стоит, руки в кулаки сжаты, губы в тонкую линию сложены. Напряженный весь, серьезный. Внимательно следит за тем, как Максим ощупывает мои ноги, просит меня на бок повернуться. Присутствие Давида мне придает сил, на душе спокойней.

— Я понял, можешь присесть пока, но не одевайся. — Максим переставляет стул, опускается на него, оказываясь прямо напротив меня.

Я свешиваю ноги с кушетки. Смотрю на него пугливо, ожидая вердикта.

— Прежде всего хочу рассказать о том, что есть два вида рубцов. Гипертрофические, то есть выпуклые, атрофические — в виде углублений — и нормотрофические. — Он проводит ручкой по моей ноге, наглядно показывая, где какой. — С нормотрофическим все очень просто: мы можем нанести перманентный макияж, подберем пигмент под цвет кожи, структура самой кожи будет немного отличаться от той, что на рубцах, но если не знать и не выискивать намеренно разницу, то даже не заметишь.

Его слова заставили сердце радостно подпрыгнуть до самого горла. Разве такое возможно?

— А вот с атрофическими рубцами все сложнее. Дефекты нарушают рельеф кожи, подобрать пигмент будет сложно и в любом случае будет заметна разница. Если ты не против, я сделаю несколько фото твоих ног, прикину, что как. Кое-что можем скрыть камуфляжем, кое-что придется отшлифовать и нанести татуировку, которая скроет рубцы. Я постараюсь максимально уменьшить область нанесения тату, чтобы это аккуратно выглядело и не было диссонанса с твоей внешностью.

Из горла вырвался нервный смешок.

— Не смейся, — по-доброму говорит он. — На прошлой неделе ко мне пришла восемнадцатилетняя девочка, маленькая такая, нежная, белобрысая, как ты. Попросила на всю спину череп с костями набить, — кривится он. — Я так и представил, как пацан ее во время секса раздевает, а там вот это. Отказал ей, попытался отговорить. Чтобы спасти того бедолагу, который с ней связаться решит. Потом ведь пожалеет о своем спонтанном решении.

— Мне череп точно не нужно набивать, — выдавливаю из себя слова. Во рту неожиданно сухо становится. — Я художница и, если можно, сама хотела бы составить эскиз будущей татуировки.

— Конечно, так даже интересней. Так ты согласна? Будем работать?

Я снова взгляд на Давида перевожу. Он кивает. Поэтому я уверенно говорю:

— Да.

— Чудесно. Тогда, если ты не против, я проведу пробу на непереносимость анестезии. Сразу говорю: процедура шлифовки и самого нанесения татуажа не из приятных, придется потерпеть. Потом подберем тон и сделаем небольшой контур, чтобы посмотреть на реакцию кожи. И только после этого я назначу дату, когда приступим к самой процедуре.

Я киваю на все его слова. Сама же внутренне сжимаюсь и боюсь спросить, какая вероятность того, что у меня может быть аллергия, например. Но вместо этого о другом спрашиваю:

— Сколько по времени займет привести в порядок две ноги?

Брови Макса сводятся к переносице, он просчитывает что-то в уме, потом заключает:

— Не меньше месяца. Это если по три-пять часов каждый сеанс будет.

Я киваю.

— Хорошо. Спасибо. Давайте приступим тогда.

Придется задержаться. Придется выставку пропустить. Ради призрачной надежды вновь стать полноценным человеком и избавиться от комплексов.

Глава 41. Лера

Когда мы с Давидом возвращаемся в автомобиль, между нами повисает молчание. Не тягостное. Мы просто думаем каждый о своем всю дорогу до кладбища.

Не знаю откуда Давид знает где похоронен отец, да и спрашивать не хочу, но он уверенно ведет меня вдоль могил, а у меня на руках волоски встают дыбом от этого места.

Я резко останавливаюсь, оглядываюсь назад.

— Что такое? — спрашивает Леонов, заметив мою заминку.

— Я не готова. Не могу, — качаю головой и пытаюсь проморгаться, чтобы удержать слезы.

— Если не готова, не пойдем.

Он в несколько шагов преодолевает расстояние между нами, обхватывает подбородок пальцами, заглядывает мне в глаза.

— Только не плачь, хорошо? Лучше на меня кричи, хочешь злись, но не плачь. Я в последний месяц столько твоих слез видел, что сердце разрывается.

Я киваю, прикусывая изнутри щеку, чтобы боль отвлекла от всех других мыслей. Слова Давида не оставляют меня равнодушной.