Нас больше нет

Полковник говорил только с Алексеевой. На Женю он обращал внимания не больше, чем на грязь на холодном полу, казалось, собственные сапоги занимали офицера сильнее, чем судьба обреченного пленника. Парень был для него отработанным материалом, падалью, чья смерть была только вопросом времени.

– Подождите! Андрей, заберите мальчишку! – в отчаянии крикнула женщина. – Я убью себя, если вы оставите его здесь!

Голос сорвался, на какое-то время лишился своего жуткого глиссандо. Монстр внутри на время отступил, и из глубин сознания показалась испуганная, уставшая от ударов судьбы женщина. Но Рябушев был невозмутим, казалось, ничто не может его задеть или напугать. Надменно прищуренные глаза, четкие команды – полковник держался истинным повелителем этого свихнувшегося мирка.

– Спасибо, что напомнили. Раздеть его, – приказал он часовому. – Ремнем, футболкой или брюками вполне возможно вас задушить, если он вдруг решит, что его жизнь еще чего-то стоит. Кровать сейчас тоже уберут.

– Убьюсь об стену. Вы думаете, мне духа не хватит? – выкрикнула Марина, осознавая глупость и безнадежность своего положения.

– Ну что же, это будет трагической случайностью, – спокойно пожал плечами мужчина. – Но, думаю, вам будет не до того. Если этому сопляку удастся убить голодного монстра в четырех голых стенах, что ж, я признаю свое поражение и даже отпущу его на свободу. Слово офицера.

Женя застонал от страха и унижения, когда двое часовых сдернули с него грязные выцветшие брюки и заляпанную кровью футболку.

Когда солдаты отпустили его, парень не нашел в себе сил встать и остался лежать лицом в пол. Его плечи вздрагивали. А у Марины щемило сердце. Ей было почти физически больно за этого парня, молодого, безрассудного, испуганного. Он напоминал ей ее воспитанников из бункера, мальчишек, творящих юношеские глупости, но таких родных. Всех…

Алексеева цеплялась за эту мысль, за сострадание, сожаление и тяжкую память. Уйдут они – уйдет и все человеческое, что еще оставалось. Помнить. Только бы помнить.

Рябушев коротко кивнул на прощание и вышел. Огонек керосинки дернулся вслед захлопнувшейся двери, будто тоже желая убежать. В тишине было слышно, как всхлипывает Женя, пытаясь справиться с душащими его слезами.

– Женька, – тихо позвала Марина. – Не надо плакать. Верь мне, пожалуйста, я знаю, как нам справиться с этой бедой.

Парень сел у стены, вздрагивая от холода и ужаса. Он чувствовал себя загнанной в угол мышью, добычей, и эта мысль когтями царапала, разрывала, мучила. Женя зажал рот рукой и отполз к отхожему месту в углу камеры. Его рвало желчью.

– Не бойся. Только не бойся. Я знаю, как справиться, – повторила Марина. – Рассказывай мне что-нибудь. Говори и не останавливайся.

Ей было худо. Сознание на короткие мгновения проваливалось в черную бездну, но усилием воли женщина не давала себе забыться. Забытье – смерть. Нельзя. Нет. Нельзя. Думать, помнить.

Алексеева смотрела на Женю, скорчившегося в углу у параши. Жалела его. Представляла, что было бы, если бы он жил в бункере вместе с ее ребятами. Они могли бы подружиться. Наверное. Парень хороший. Такие не должны умирать. Это страшно, когда хорошие умирают. Но они уходят чаще всего. Остаются плохие. Выживают моральные уроды и беспринципные, жалкие людишки. Жалкие… Сквозь пелену бессвязных мыслей пробился голос юноши.

Парень рассказывал про бункер, про своего отца и товарищей, а Марина покачивалась в лихорадочном полубреду, прижимая к вискам холодные ладони. Каждое слово вонзалось в мозг раскаленным гвоздем, каждая мысль – пытка. Не сдаваться. Пережить эту бесконечную ночь, победить себя. Слушать. Думать. Помнить…

* * *

Месяц назад. Ноябрь 2033

Отряд выходил на поверхность поздно вечером. Женя искал глазами отца, но он не пришел. Парень тяжело вздохнул, закидывая на плечо автомат. Обычно Егор провожал сына, напутствовал. Но сейчас его не было. Плохая примета. Нельзя нарушать привычный ход вещей. Не к добру.

На поверхности крупными хлопьями валил снег. Мытищи утопали в нем, луна, то и дело выползая из-за облаков, освещала волшебный пейзаж. Даже лес, подступавший почти вплотную к забору конструкторского бюро, больше не казался страшным. Запорошенные снегом ветки кустов склонялись почти до самой земли.

Ребята из отряда расслабились, повеселели, стоя у бетонного ограждения, отсекавшего знакомую территорию от чужого и враждебного мира. Страх, обычно предшествующий вылазке, ушел, растворившись в красоте ночи. Маршрут был знакомый, изученный почти до мелочей. Дойти до станции, где замерли навсегда ржавые громады поездов, а там – совсем небольшой отрезок незнакомой территории до бункера военных. Что дальше, когда дойдут? Сейчас об этом никто не хотел думать.

Евгению было тревожно. Он всматривался вдаль, в освещенные луной дорожки, и ему, как никогда, хотелось вернуться назад. Но впереди все было чисто и спокойно.

– Женек, чего стоим? Для крылатых погода нелетная, проскочим, – прогудел через фильтры противогаза один из его бойцов.

Парень последний раз обернулся, безнадежно вздохнул.