Народные мстители

Неудача с куревом вызвала глухое раздражение. А тут еще, ласково мурлыкая, вертелась у его ног молодая кошечка, Иван со злостью поддал ей сапогом: пусть не лезет к человеку, у которого нечего закурить. Во дворе прислушался: невдалеке раздавался дробный металлический перестук, это трудяга Савченко отбивал на бабке косу. Однако завтра воскресенье, и уж он, Иван, завтра косить не пойдет, разве что в полдень поворошит скошенное. Савченко же, конечно, будет вкалывать и в воскресенье, как и каждый день, таков уж этот жадный до работы человек. Что значит — из семьи подкулачников! У него уж точно найдется закурить, подумал Иван-Снайпер и сошел с низкого крыльца. За изгородью в грядках снова распрямилась его дебелая женка.

— Слышал, к Косатому Усов приехал, — негромко сообщила она.

— Усов?

— Ну, Усов. Тот самый…

— К Косатому?

— Ну.

Вот это новость, удивился Иван-Снайпер. В деревне этого Усова не забыли многие, особенно те, кто постарше, вспоминали о нем редко когда добрым словом, больше злым, с болью и проклятием, — так он насолил здесь за несколько предвоенных лет классовой борьбы и чекистских репрессий. После того, как в канун войны незаметно исчез из этих мест, нигде его никто не встречал и даже не слышал о нем, многие его считали погибшим. А он, гляди ты, оказывается, жив-здоров и даже приехал к своему дружку и помощнику Косатому.

— Под вечер Манька Володева видела, как с автобуса через околицу шел, — рассказывала жена. — Огородами, чтоб не узнали. Справный такой, в шляпе.

— В шляпе?..

Взволнованный услышанной новостью, Иван-Снайпер не спеша побрел меченной коровьими лепехами улицей к хате Савченко. Он даже забыл о том, что хочет курить, когда шагнул в раскрытые ворота его усадьбы. Савченко, крупный, широкогрудый мужик с седой чуприной, в белой расстегнутой сорочке, закончив отбивать косу, прилаживал ее к косовищу.

— Слыхал? — спросил его в воротах Иван-Снайпер. — Усов приехал.

Внешне спокойный, будто безразличный к его словам, Савченко поднял косу, попробовал прочность ее крепления к косовищу и отставил к стене сарая.

— Приехал, ага.

— К Косатому?

— К Косатому.

— И что ему надо?

— Видать, что-то надо, — уклончиво отозвался Савченко.

Но, судя по всему, он тоже не знал, с какой целью приехал гость. Хотя, если бы и знал, от Савченко не много услышишь. Иван-Снайпер знал характер соседа и не очень стремился вызвать его на разговор.

— Закурить найдется?

Савченко молча вытащил из тесного кармана штанов помятую пачку «Примы», протянул соседу. Потом и сам взял сигарету.

— Так что же это получается? — закурив, никак не мог чего-то понять Иван. — Или поворот учуяли?

— Может, и учуяли.

Савченко был старше Ивана-Снайпера, неразговорчив и сдержан в чувствах, может, потому, что таким родился, а может, жизнь научила быть молчуном. Возвратясь пять лет назад из ссылки, где он отбыл едва ли не двадцать пять лет, он так и не почувствовал себя ровней с земляками-колхозниками, старался держаться в стороне. Не то что его сосед Иван, который так загеройствовался в войну и особенно после нее, что готов был забыть свою настоящую фамилию Ярошевич, откликаясь исключительно на партизанскую кличку Снайпер. Большой славы в партизанку он не обрел, зато теперь любил поговорить о собственном бесстрашии и обижался, если кто-то сомневался в том.

— Я ему, сволочи, покажу, такую его мать! — выругался Иван-Снайпер и пошел со двора.

На улице, однако, остановился, еще не зная, как реализовать свою угрозу. Потоптавшись возле изгороди, вспомнил, что есть еще человек, с которым следовало бы поделиться новостью про Усова. Это учитель Леплевский, что жил в районе, но вчера приехал на косьбу — помочь одинокой матери. Старая Леплевская жила на краю деревни, у пруда, и Иван-Снайпер решительно двинулся туда.

Всю дорогу его распирало от внезапно вспыхнувшей злости и застарелой обиды. Когда-то этот энкавэдэшник пересажал у них половину деревни, работая на пару с помощником из местных, счетоводом Косатым. Особенно расстаралась эта пара в тридцать седьмом, когда загребла и отца Ивана, и многих других. На Косатого у сельчан злобы уже не осталось, перегорела за то время, пока этот стукач пребывал там же, куда спровадил земляков. Правда, в отличие от многих ему повезло, вернулся, хоть и с нажитым в лагере туберкулезом. Теперь тихо доживал век в большой старой хате вместе со своей старухой. Большое семейство Косатого рассыпалось после войны и жили кто где; никто к нему не наведывался, даже дети отвернулись. Косатый своего греха не скрывал, скупо рассказывал, что на сотрудничество с органами его вынудил тот же Усов, узнав, что за Косатым грешок имелся со времен революции, когда, будучи в армии, он из любопытства раза два посидел на партийных сходках левых эсеров. Эта любознательность дорого обошлась солдату Косатому, а следом за ним и его вовсе не любознательным землякам.