Народ, или Когда-то мы были дельфинами

Мау и раньше видел эту штуку, но не обращал внимания. Всего-навсего несколько досок, сбитых вместе, и ещё несколько кусков дерева удерживают их над палубой. Стол стоял косо, потому что «Милая Джуди» лежала на боку, а стол был прибит к ней гвоздями. К деревяшкам были приколочены двенадцать кусков тусклого металла. Оказалось, они называются тарелками («Для чего они?»), а прибили их для того, чтобы они не соскакивали со стола в шторм и чтобы их можно было мыть, выплеснув на них ведро воды («Что такое ведро?»). Глубокие царапины на тарелках были потому, что матросов в основном кормили солёной говядиной или свининой двухлетней давности, которую даже стальным ножом нелегко разрезать. Но Пилу обожал эту еду, потому что её можно было жевать весь день. На «Милой Джуди» нашлись большие бочонки свинины и говядины. Ими сейчас питался весь остров. Мау больше всего нравилась говядина. Пилу сказал, что говядина — это мясо животного под названием «рогатыскот».

Мау постучал по столешнице.

— А этот стол не одет в брюки, — заметил он.

— Я спрашивал, — сказал Пилу, — и мне ответили, что моряки, что ни делай, всё равно будут думать про женские ноги. Так что нечего зря брюки переводить.

— Странные люди, — заметил Мау.

— Но в них что-то есть, — продолжал Пилу. — Только начинаешь думать, что они сумасшедшие, — и тут видишь что-нибудь вроде Порт-Мерсии. Огромные каменные хижины выше деревьев! Некоторые внутри как лес! Лодок столько, что и не сосчитать! А лошади! О, видел бы ты только этих лошадей!

— Что такое лошади?

— Ну, они… Ну, свиней ты знаешь?

— Ещё как.

— А, да. Извини. Нам рассказывали. Ты очень смелый. Ну так вот, лошади не похожи на свиней. Но если взять свинью, сделать её больше и длиннее, удлинить ей нос и хвост, получится лошадь. Да, и ещё лошади гораздо красивее. И ноги у них гораздо длиннее.

— Так значит, лошади совсем не похожи на свиней?

— Ну, наверное, да, не похожи. Но у них столько же ног.

— Они тоже носят брюки? — Мау окончательно запутался.

— Нет. Брюки — только для людей и столов. Примерь!

Они её заставили. Дафна признавала, что это, наверное, к лучшему. Она сама хотела это сделать, но не осмеливалась, а они её заставили, точнее, заставили её заставить себя это сделать, и теперь, когда она это сделала, она была рада. Рада, рада, рада. Бабушка не одобрила бы, но это ничего, потому что: а) она всё равно не узнает, б) в сложившихся обстоятельствах поступок Дафны был совершенно разумным, и в) бабушка точно не узнает.

Дафна сняла платье и все нижние юбки, кроме одной. Всего три предмета одежды отделяли её от полной наготы! Ну четыре, если считать травяную юбку.

Юбку ей сделала Безымянная Женщина, к большому одобрению Кале. Сделала из странной лианы, которая росла по всему острову. Похоже, это была какая-то трава, но она росла не вверх, а только разворачивалась, как бесконечный зелёный язык. Она перепутывалась с другими растениями, взбиралась по деревьям и вообще залезала всюду. Очень выразительной пантомимой Кале объяснила, что из этой травы можно было сварить посредственный суп, а также мыть голову её соком, но главное, для чего она использовалась, — изготовление верёвок, одежды и мешков. Вот как эта юбка, сделанная Безымянной Женщиной. Дафна знала, что юбку придётся носить, потому что бедная женщина совершила огромный подвиг — выпустила из рук своего младенца не для того, чтобы Кале его покормила; это было очень хорошо, и это надо было поощрять.

Юбка шелестела при ходьбе, что очень огорчало Дафну. Она думала, что похожа на беспокойный стог сена. Зато в юбку задувал чудесный ветерок.

Должно быть, именно это бабушка называла «отуземиться». Она считала, что быть иностранцем — преступление или, по крайней мере, некая болезнь, возникающая от излишнего пребывания на солнце или от употребления в пищу оливок. «Отуземиться» означало опуститься и стать одним из них. Чтобы не отуземиться, следовало вести себя точно так же, как дома, в частности: переодеваться в тяжёлые плотные одежды к обеду, есть варёное мясо и коричневый бульон. Овощи были «нездоровой пищей», и фруктов тоже следовало избегать, потому что «неизвестно, где они побывали». Дафна этого не понимала, потому что ну где мог побывать, скажем, ананас?

Кроме того, есть же пословица: «В чужой стране жить — чужой обычай любить». Впрочем, бабушка, наверное, сказала бы, что это значит принимать ванны из крови, или бросать людей на съедение львам, или есть павлиньи глаза.

«И вообще мне всё равно, — подумала Дафна. — Я бунтую!» Хотя, конечно, она не собиралась снимать корсаж, или панталоны, или чулки. Сейчас не время совсем сходить с ума. Нужно соблюдать хоть какие-то приличия.

А потом она осознала, что последнюю мысль подумала бабушкиным голосом.

— Знаешь, они тебе идут! — сказал Пилу в нижнем лесу. — Девчонка-призрак скажет: «О, да это брючник!», и тогда ты сможешь её поцеловать.

— Я же тебе сказал, это не для того, чтобы целоваться с девчонкой-призраком! — рявкнул Мау. — Я… просто хотел проверить, подействуют ли они на меня, вот и всё.