Народ

Он любит свою кормилицу и свою мать, мало отличая их от самого себя. Каково же его восхищение, когда он впервые видит другого ребенка, одного возраста с таим — и похожего на него, и в то же время непохожего! Вряд ли впоследствии самые пылкие восторги любви могут сравниться с этим мгновением. Семья, кормилица, даже мать на некоторое время отходят на задний план; ради товарища он забывает обо всех.

Вот наглядный пример того, как мало считается природа с неравенством, этим камнем преткновения всех политиков. Наоборот, она шутя соединяет сердца вопреки всем различиям, словно потешаясь над неравенством, которое, казалось бы, должно явиться непреодолимым препятствием для такого союза. Женщина, например, любит мужчину как раз за то, что он сильнее ее. Ребенок часто любит товарища за то, что тот его превосходит. Неравенство здесь лишь подстегивает любовь, вызывает соревнование, будит надежду на равенство. Когда любят, то заветнейшее желание — стать равным тому, кого любишь; больше всего боишься остаться выше, сохранить преимущество, которого другой лишен.

Неравенство в высшей степени способствует развитию детской дружбы и придает ей особый оттенок. Взгляните на детей: при одинаковых характерах и привычках разница в умственном и культурном уровне делает дружбу особенно притягательной для них. Слабый всюду следует за сильным, не завидуя ему и не унижаясь перед ним, слушает его с восхищением, счастливый, что узнаёт столько нового.

Что бы там ни говорили, дружба в большей степени, чем любовь, содействует развитию. Любовь тоже, несомненно, открывает новый мир перед теми, кого она соединяет, но не может вызвать соревнование между ними. Пол и характер любящих различны; менее развитый из них но может измениться настолько, чтобы стать похожим на другого; стремление к взаимной ассимиляции быстро угасает.

Дух соперничества, пробуждающийся в девочках так рано, у мальчиков появляется позже. Нужны школа, коллеж, усилия учителей, чтобы пробудить это предосудительное чувство. Люди рождаются великодушными, щедрыми, они не знают зависти, пока их не научат завидовать.

Как хорошо, что им сначала чужда зависть, и как это идет им на пользу! Любовь не основана на расчете, не умеет быть мелочной. Она не старается добиться арифметического, пунктуального равенства, которого все равно достичь нельзя. Любовь предпочитает обходиться без него. Неравенству, созданному природой, она чаще всего противопоставляет другое, обратное, создавая его сама. Так, когда мужчина и женщина близки, то более сильный, движимый любовью, стремится подчиниться более слабой. Когда же в семье рождается ребенок, все привилегии переходят к нему. Природное неравенство сделало наиболее благоприятным положение сильнейшего, т. е. отца; неравенство же, создаваемое любовью, благоприятствует слабейшему, предоставляя первое место ему.

В этом — красота семьи, основанной на кровном родстве. А красота семьи, не основанной на нем, — в том, чтобы приемный сын, взятый по доброй воле, имел те же преимущества и был бы даже дороже, чем родные дети. Идеал общества, к которому оно должно стремиться, — покровительство слабым со стороны сильных, неравенство в пользу первых.

Аристотель[248] очень хорошо возразил Платону:[249] «Общество состоит из людей не одинаковых, а разных». Я добавлю к этому: разных, но живущих благодаря любви в согласии и становящихся все более и более похожими друг на друга. Демократия — это любовь в Граде будущего, это начало всего.

Патронат, римский или феодальный,[250] был создан искусственно, его породили исторические обстоятельства.[251] Нам нужно исходить из иных связей между людьми, более неизменных, более естественных.

Что же это за связи? Не ищите их далеко. Вглядитесь в человека, пока он еще не порабощен страстями, не надломлен жестоким воспитанием, не очерствел от соперничества. Присмотритесь к нему, прежде чем им овладеют любовь и зависть. Что вы найдете в нем? Чувство, наиболее свойственное людской натуре, появляющееся первым (ах, если бы оно было и последним!), — дружбу.

Я уже на пороге старости. В моем сознании, кроме пережитого мною, еще два или три тысячелетия, нагроможденных историей; сколько событий, увлечений, различных воспоминаний как о моей собственной жизни, так и о жизни всего мира! Среди всего этого неисчислимого множества дум о великом, о горестном одна всегда господствует, первенствует, остается вечно юной, свежей, цветущей — память о моем первом друге.[252]