Народ

Если вы серьезно изучите жизнь и творчество так называемых гениев, эту тайну природы, то убедитесь, что, как правило, гений берет у рассудка все его дары, но в то же время сохраняет в неприкосновенности дары инстинкта.[226] В гении словно уживаются два разных человека. Когда первый с помощью своего критического разума уже, казалось бы, разъял мир на мельчайшие части, второй заботливо хранит картину цельности мира. Благодаря инстинкту гений повсюду вокруг себя ощущает жизнь, ее единство. Хотя в гении сосуществуют два начала, но любовь к живой гармонии, привязанность и уважение к жизни у него настолько сильны, что он пожертвует знаниями и самой наукой, если добиться их можно только путем разложения всего сущего. Он велит замолчать тому из двух людей в нем, который вечно анализирует; останется лишь другой, наделенный простотой, а тем самым — способностью предугадывать н предсказывать.

Такова тайна его сердца. В гении, несмотря на то, что наука дробит и расчленяет мир на составные части, никогда не угасает инстинкт, отказывающийся признать это расчленение, постоянно стремящийся к цельности, боящийся нарушить ее даже в самом крохотном создании. Это потому, что гению свойственна любовь к жизни, любовь, сохраняющая и творящая жизнь.

Толпа, глядя на все это со стороны, поверхностно и не умея разобраться в увиденном, убеждается порой, что гений — не только великий человек, но вдобавок добрый и простой. Кажущийся контраст удивляет толпу, между тем никакого контраста тут нет. Простота и доброта — первооснова гения, неотъемлемые его свойства, без которых он, как и бог, не мог бы творить.

Доброта гения, привлекающая к нему всех, кто слаб, мал и презираем другими, заставляющая его подчас обходить травинку, чтобы не наступить на нее, толпе кажется смешной. Его душевная простота, благодаря которой никакое искусственное членение — не помеха его уму, ибо он по частице, по едва заметному признаку мысленно воссоздает все существо целиком и даже целые миры, еще никем не предугаданные, — это чудесное свойство поражает и чуть ли не шокирует заурядных людей. Это свойство ставит великого человека в положение одиночки, вне общества, времени и пространства, хотя он один должен оставить там след.

След, который оставит гений, — не только его творения. Это вся его жизнь, где слиты воедино простота, детскость и доброта, вся красота его душевного облика, который в течение ряда веков будет для людей источником морального обновления. Быть может, то или иное из его открытии и утратит ценность по мере прогресса человечества, но его жизнь, казавшаяся современникам слабой стороной гения, дававшая завистникам повод к насмешкам, навек останется для мира бесценным сокровищем, радующим все сердца.

Конечно, у народа есть основания называть гения простодушным. Это самая простая из всех простых натур, в нем больше детскости, чем в любом ребенке, он более народен, чем сам народ.

Поясню свои слова. У простых людей осмысление не всегда на высоте; устремления их иногда смутны, неопределенны. В результате они иногда колеблются, топчутся на месте, ищут пути сразу в нескольких направлениях, что противоречит их характеру. Истинная же простота, простота гения, не нуждается в окольных путях; направленная прямиком к цели, она ее озаряет, словно луч маяка, пронизывающий мрак.

В гении больше детскости, чем в любом ребенке. У детей, как мы уже говорили, это смутный, неясный инстинкт; его сферу быстро ограничивает рассудок, не терпящий неясностей, так что ребенок рано начинает приставать с вопросами, сыпать возражениями, резонерствовать. У гения же прирожденный инстинкт сохраняется в неприкосновенности, импульсы его не слабеют точно так же, как и юная, кипучая надежда, эта милость божья, которую дети, к несчастью, утрачивают с возрастом.

Народ в наиболее возвышенном смысле этого слова нелегко найти в самом народе. Куда ни глянь — это не народ, а те или иные его слои, та или иная его часть, видоизменившаяся и недолговечная. Лишь в гении народ воплощается во всей своей мощи, в гении проявляется великая душа народа. Все удивляются, что массы, обычно инертные, приходят в волнение при первом же слове гения, что их ропот, похожий на гул океана, смолкает, волной подкатываясь к его ногам... Что ж тут удивительного? Голос гения — это голос народа; народ, сам по себе немой, говорит его устами, и бог — вместе с ним. Вот когда можно сказать с полным правом: «vox populi — vox Dei».[227]